Свт. Иоанн Златоуст
   

Александр Лопухин

Жизнь и труды Святого Иоанна Златоуста

Служение Иоанна Златоуста в сане диакона и пресвитера в Антиохии (381-398 гг.)

Приняв священный чин диаконства, Иоанн опять возвратился в мир, но уже не как раб его, а как Деятель в нем. Во дни своей юности он увлекался разными прелестями и удовольствиями обыденной мирской жизни; теперь он как служитель Церкви выступил на борьбу с этими прелестями и, исполненный духовнаго мужества, начал с ревностью исполнять свое служение. Обязанности диакона в то время были весьма сложны. Кроме исполнения поручений епископа и служения в церкви, оп должен был особенно заботиться о разных нуждах немощных и бедных христиан. Ему приходилось посещать больных и утешать умирающих, помогать бедным и изыскивать средства на их содержание. Должность трудная, требовавшая полнаго самоотвержения и любви, но вместе с тем она была и превосходной школой для приготовления к высшему пастырскому служению. В пустыне Иоанн, заботясь о спасении своей собственной души и не видя всех немощей и бедствий, удручающих страждущее человечество, мог ослабеть в своем человеколюбии, так как не видя пред собою несчастных, не трудно и совсем забыть о них. Теперешнее служение вновь поставило его в среду действительной жизни и открыла пред его глазами весь этот мир, полный слез и страданий. И раньше, будучи адвокатом, он мог знакомиться с оборотною стороною мирской жизни; но там самое его занятие побуждало его становиться на сторону сильных и богатых в их тяжбах с слабыми и бедными; теперь же он выступил непреоборимым защитником этих последних, и ему часто приходилось бороться с жадностью богачей, укрощать их хищныя посягательства на тощую казну бедняков, защищать обездоленных лиц от притеснений алчных и безсердечных чиновников и таким образом по возможности облегчать жизнь тех труждающихся и обремененных, которых особенно призывал к себе и Спаситель Христос. Таким образом Иоанн принял двойное воспитание: воспитание в пустыне, укрепившей в нем дух и очистившей в нем сердце до способности созерцания Божества, и воспитание в общественной жизни, которая показывает людей в их немощах, бедствиях, неправдах и пороках. Картина печальная, но знакомство с ней было необходимо для него в предстоявшем ему служении, и она именно сделала из него того истиннаго пастыря и благотворителя страждущих, каким он стал впоследствии. Первое серебро, которое он отдал бедным, было его собственное, и с этого времени до самой смерти он ничего не называл своим, и все, что имел, считал принадлежностью бедных.

С саном диаконства не соединялось церковное учительство, принадлежавшее пресвитерам, да и самыя обязанности этого, преимущественно благотворительнаго служения, не давали времени и возможности для такого учительства. Но не выступая с словесным учительством, Иоанн не оставлял учительства письменнаго, и к этому времени относится несколько его замечательных разсуждений, каковы "Три слова к подвижнику Стагирию", в которых он преподал одному из друзей своей юности утешение в объявшем его унынии, доказав, что все в человеческой жизни находится под ведением Промысла Божия и потому все направляется к лучшему и именно к посрамлению исконнаго человеконенавистника - диавола, а также разсуждения "О девстве" и "К молодой вдове". Оба эти разсуждения исполнены самых возвышенных мыслей, а последнее отличается тем большею сердечностью, что в нем Иоанн мог ссылаться на пример своей собственной матери, которая нашла себе достаточное утешение во вдовстве, всецело посвятив себя материнской заботе о достойном воспитании своего сына. Во всех этих разсуждениях Иоанн выступал строгим ревнителем телесной чистоты и в них содержится все, что только может служить к укреплению духа в борьбе с искушениями плоти. Наконец можно думать, что в это время им издана в окончательно обработанном виде и книга "О священстве", которая, сначала написанная лишь для друга Василия и обращавшаяся в тесном кружке друзей, теперь издана была в назидание для всех служителей церкви и всех вообще христиан.

В сане диакона Иоанн прослужил пять лет. Между тем благочестивый епископ Мелетий закончил свою исполненную испытаний жизнь, а на его место избран был уважаемый всеми за пастырское учительство пресвитер Флавиан. Новый епископ был давно уже знаком с Иоанном, который был его учеником по антиохийской школе, и видя в нем полезнейшаго деятеля для церкви, возвел его в сан пресвитера (386 г.). Иоанну было в это время около 39 лет, и он, достигнув возраста мужа совершеннаго, с полным сознанием важности своего высокаго служения вступил в отправление своей должности.

Труд ему предстоял весьма большой. Если где, то именно в Антиохии требовались пастыри, которые имели бы достаточно мужества и ревности, чтобы бороться со множеством всяких препятствий к истинно христианской жизни. Антиохия была одним из самых больших и богатых городов востока. В это время в ней числилось до 200,000 душ, из которых половина была язычники и евреи, а половина - христиане. Доживавшее свой век язычество здесь имело своих виднейших представителей, которые, не желая признать очевидно торжествовавшее победу христианство, силились выставить против него жалкие обрывки своей учености и философии и в то же время незаметно подновить само язычество, истолковывая его в более возвышенном смысле, чем в каком оно обыкновенно понималось. В языческих школах преподавали знаменитые по тому времени риторы и философы, у которых учились даже христиане, при чем многие из последних не могли не заражаться воззрениями своих учителей. С другой стороны евреи, сильные своим богатством и промышленностью, держали население в своих руках и, как ненавистники христианства не прочь были иногда заключать союз даже с язычниками, чтобы так или иначе наносить удары ненавистной для них религии Креста. Затем уже самая совместность жизни христиан с язычниками и евреями, с которыми их по необходимости должны были связывать многочисленные деловые, торговые и промышленные интересы, естественно накладывала на них своебразную печать, и в них не могло уже быть той цельности и непосредственности религиознаго настроения, какия бывают в городе, населенном одними только христианами. В огромной части это были еще полуязычники. Они приняли христианство как религию, исполняли ея внешния предписания и постановления, но духом ея еще мало была проникнуты и в жизни много было нравов и обычаев, отзывавшихся язычеством. Под влиянием такой смеси убеждений среди христиан постоянно выступали учители, которые хотели собственным разумом, на подобие языческих философов и риторов, постигать и переделывать христианство. Отсюда между различными учителями являлись споры и распри, образовывались различныя направления и партии, которыя вели между собою часто ожесточенную борьбу, вносившую крайния смуты в церковную жизнь. Некоторые учители прямо выступали проповедниками ересей и разных заблуждений, становились во главе расколов и все это вместе делало антиохийскую церковь подобною кораблю, обуреваемому непрестанными ветрами. Тут были представители разных ересей - и ариане, и аномеи, и гностики в их различных видах, были вожаки расколов, и пастырям церкви необходимо было бороться со всеми этими врагами истинной веры. Но рядом с религиозными нестроениями были и нравственныя и общественныя. Если не чиста была религия, то не могла быть высокой и нравственность. Конечно, были люди высокоблагочестивые, вполне достойные своего звания, но большинство вело жизнь полуязыческую, предавалось страстям и всевозможным неприличным для христиан увеселениям. Для них театры или цирки были более привлекательны, чем церкви. А вместе с тем мало было и христианской любви к ближним. Как и вообще в больших промышленных городах, так и особенно в древности рядом с несметными богатствами ютилась самая жалкая бедность. Рядом с великолепными дворцами и палатами богачей, не знавших, как и чем тешить свои похоти, жили бедняки, которые не уверены были за завтрашний день и часто погибали от голода и болезней, - и эти противоположныя крайности тем более бросались в глаза, что древность вообще мало знакома была с благотворительностью: беднякам и бедным предоставлялось самим заботиться о себе в своей злосчастной судьбе. Отсюда естественно проистекали разныя общественныя смуты, и если богачи старались удовлетворять свою алчность всевозможными притеснениями бедных, то в свою очередь последние при всяком удобном случае старались отомстить своим притеснителям, и Антиохия была неоднократно свидетельницей кровавых мятежей, в которых до необычайности разъигрывались все самыя дикия страсти, находившия себе богатую пищу в разности населения по религии, племени и состоянию. Чтобы добре править столь обуреваемым кораблем церкви, поистине необходимы были доблестные и самоотверженные пастыри.

Таковым именно и был Иоанн. Сам родом из Антиохии, он знал свой родной город со всеми его хорошими и дурными сторонами, знал не только по внешности, но проникал и во все тайны его внутренней жизни. Лучше пастыря для Антиохии и не могло быть. Это вполне сознавал благочестивый епископ Флавиан и, ценя в своем ученике незаменимаго помощника, предоставил ему самую широкую свободу деятельности и главным образом свободу проповедания. В сане диакона Иоанн занимался лишь делами благотворительности, теперь он выступал в качестве церковнаго учителя, и сразу обнаружил свои необычайныя дарования. Уже первая, произнесенная им проповедь, именно по случаю посвящения его в сан пресвитера, произвела на многочисленное собрание молящихся, прибывших на торжество посвящения своего любимаго диакона, превосходное впечатление. Но эта проповедь скорее говорила о скромности и необычайном смирении проповедника, чем о его достоинствах. Зато чем дальше, тем более развертывался талант новаго проповедника, и по разноверной и разноплеменной Антиохии, жадной ко всяким новостям и слухам, быстро разнеслась молва, что явился проповедник, котораго стоит послушать. И храм, где он служил и проповедывал, всегда наполнялся слушателями, которые с изумлением и восторгом внимали вдохновенным речам Иоанна. Антиохийцы любили красноречие и поэтому высоко ценили таких риторов, как Ливаний. Но теперь они слышали оратора, который далеко превосходил и этого знаменитаго ритора, и превосходил самою силою и убедительностью своей речи. Ливаний с своим напыщенным красноречием, искусственными словооборотами и звонкими фразами мог увлекать и услаждать слух, но не затрагивал сердца. Напротив его ученик, не прибегая ни к какому искусственному словосплетению и не увлекаясь звоном фраз, поражал необычайною жизненностью своей речи: у него каждое слово дышало силою и жизнью, потому что бралось из известной всем действительности и пояснялось примерами, которые были одинаково понятны и высокообразованному патрицию и самому последнему земледельцу. Таких проповедей еще никогда не раздавалось в Антиохии, и жители ея с изумлением внимали словам проповедника, который вполне овладевал их сердцами, так что они то трепетали от изображения ужасов гнева Божия, то ликовали от надежды на безконечное милосердие. Когда вдохновенный проповедник изобличал пороки своего города, - бичевал алчность и немилосердие богачей, низость и мятежность бедных, тщеславие и хищничество чиновников, пустоту и развращенность женщин, то стоявшие в храме не могли не краснеть и не содрогаться от сознания своей порочности, а когда проповедник заключал свое вдохновенное слово призывом к покаянию и исправлению, с обетованием высшей помощи в этом святом деле, то слушатели не выдерживали, и прерывали речь проповедника оглушительными рукоплесканиями. Антиохийцев особенно удивляло и то, что Иоанн не читал своих проповедей, а произносил их от полноты своего сердца, вел живыя изустныя беседы с своими слушателями. Никогда раньше ничего подобнаго не было в Антиохии, и никто еще никогда не проповедывал слова Божия - без книги или свитка. Иоанн был первый такой необычайный проповедник. Из уст его изливалась такая благодать, что слушатели не могли ни надивиться, ни насытиться его беседами. Поэтому не преминули явиться в церкви скорописцы, которые записывали за проповедником и записи свои передавали и продавали многочисленным желающим. Проповеди его сделались предметом всеобщаго разговора, и оне прочитывались даже за пиршествами и на торжищах, и многие заучивали их наизусть. Когда становилось известным, что будет вести беседу этот сладкословесный ритор, то весь город приходил в движение: купцы оставляли свою торговлю, строители - свое строительство, адвокаты - судилища, ремесленники - свои ремесла и все устремлялись в церковь, так что послушать Иоанна считалось особенным счастьем, и все соперничали в придумывании похвальных ему слов: одни называли его "устами Божиими и Христовыми", другие сладкословесным, третьи - медоточивым, и таким образом уже в это время голос народа как голос Божий создавал для него то прозвание - Златоустаго, под которым имя его увековечено в истории и церкви Христовой. Предание сохранило и самый случай, при котором произошло это прозвание. Не ограничиваясь нравственными наставлениями, Иоанн иногда выступал с догматическим учением о возвышенных истинах религии, и нередко вдавался в такую богословскую премудрость, которая оказывалась недоступною для многих слушателей. При одном таком случае, одна простая женщина, с благоговением слушая поток речи великаго проповедника, никак не могла проникнуть в смысл этих сладких для слуха слов и чисто с женскою нетерпеливостью закричала ему из народа: "Учитель духовный, или лучше сказать - Иоанн Златоустый, ты углубил колодезь святого своего учения на столько, что наши короткие умы не могут постигать его"! Народ подхватил высказанное женщиной название и, увидев в нем указание Божие, порешил отселе звать своего любимаго проповедника Златоустым6. Этот случай между прочим не остался без влияния на самого Иоанна. Он убедился, что обращаться к народу с "хитросплетенным словом" безполезно, и после этого всегда старался украшать свои беседы простыми и нравоучительными словами, так чтобы даже и самый простой слушатель мог понимать его и получать духовную пользу. Проповеди Иоанна имели тем больше силы и значения, что у него дар слова соединялся и с даром чудотворения, так что многие недужные получали от него не только душевное утешение, но и телесное исцеление.

Если и вообще Иоанн любил проповедывать слово Божие, так что не проходило такой недели, в течение которой он не сказал бы той или другой беседы, а иногда проповедывал и по два и по три раза в неделю, то, при особенных случаях, еще более усиливалась его ревность и еще сильнее разгоралось вдохновение. К первым годам его пресвитерскаго служения относится состоявшееся чествование памяти высокочтимаго Антиохией архиепископа Мелетия. Он скончался в 381 году в Константинополе и тогда же прах его перевезен был в Антиохию, но вследствие неблагоприятных обстоятельств, только уже, по истечении пяти лет антиохийцы получили возможность должным образом почтить память своего глубокочтимаго святителя. И это торжественное чествование, по всей вероятности, состоялось под влиянием самого Иоанна, глубоко чтившаго память Мелетия, как архипастыря, который особенно много содействовал его духовному возрождению и укреплению. Чествование состоялось в первом году пресвитерскаго служения Иоанна, и по случаю этого торжества он произнес похвальное слово, в котором с неподдельным чувством благоговения к памяти почившаго архипастыря, изобразил его значение для церкви, а также любовь пасомых к своему благочестивому архипастырю. Почтение их к нему доходило до того, что в честь его давались имена детям и изображение его многими носилось на перстнях, делалось на печатях, на чашах и на стенах чертогов, так что великий святитель, и отойдя от мира сего, продолжал жить с своею паствою. Речь произвела на всех неизгладимое впечатление и имя сладкогласнаго проповедника сделалось неразлучным с именем великаго антиохийскаго святителя. Но вскоре антиохийцы должны были еще более убедиться, какого великаго пастыря имели они в лице Иоанна.

Прошло два года его пастырскаго служения в Антиохии. Приближался великий пост 388 года, и великий проповедник предвкушал богатую жатву на ниве народнаго покаяния. Но вдруг случилось событие, которое должно было направить его мысли на другой предмет. Население Антиохии издавна отличалось мятежностию, и народныя страсти не раз вспыхивали с ужасною силою. То же случилось и теперь, и притом в необычайных размерах. Империя уже в течение почти десяти лет наслаждалась миром под мудрым управлением Феодосия, который, вступив на престол при самых трудных обстоятельствах, когда отовсюду угрожали варвары, своею храбростию сумел обезпечить государство совне и благоустроить его внутри. Как нежный отец, он за четыре года пред тем возвел своего сына Аркадия в сан Августа, и так как приближалось пятилетие этого важнаго для его сына события, то он порешил отпраздновать его самым торжественным образом по всей империи, а в видах экономии присоединил к этому и торжество в честь десятилетия своего собственнаго царствования (хотя до исполнения его оставался еще год). Подобныя празднества обыкновенно связывались с большими расходами, так как всем войскам раздавались щедрые подарки, по пяти золотых на человека. Чтобы не обременять государственной казны, Феодосий задумал обойтись сбором с больших богатых городов, которые за время его мирнаго царствования накопили огромныя богатства. Но эти города менее всего оказались благодарными и вовсе не имели желания принять на себя расходы по общегосударственному торжеству. Первою возстала против императорскаго эдикта Александрия, а за ней последовала и Антиохия. Когда императорский эдикт о налоге был прочитан в Антиохии, то местные сенаторы, забыв свое достоинство, повскакали с своих мест и, выбежав на улицу, начали кричать, что новый налог раззорит Антиохию и принудит ея жителей продавать свои имущества, своих жен и детей. Эти жалобы пали как искры на горючий материал. В Антиохии, как и во всех больших городах, была масса бездомных бродячих людей, которые готовы были воспользоваться всяким удобным случаем для мятежа, и они сейчас же пришли в движение, а за ними взволновалось и все население. Возбужденная толпа сначала направилась к дому епископа Флавиана, чтобы просить его походатайствовать об отмене налога; но так как его не оказалось дома, то все более возраставшая толпа начала производить буйства в городе, разрушила одну из самых богатых общественных бань и затем с яростными криками двинулась к дому губернатора, или претора. Правитель, захваченный неожиданно этим мятежем, счел за лучшее скрыться чрез потайныя двери дома, и толпа ворвалась в самую преторию. Тут пред глазами ея открылось величественное зрелище: на самых видных местах безмолвно стояли статуи самого императора Феодосия, его супруги (уже покойной) императрицы Флациллы, сына их Аркадия и других членов императорскаго дома. Толпа почувствовала невольное благоговение пред этими безмолвными образами императорскаго величия и более благоразумные стали увещевать народ разойтись. Но дело испорчено было несколькими шалунами мальчиками, которые, сами не сознавая всей тяжести своего преступления, стали бросать камнями в эти статуи, и когда один из шалунов метко ударил в одну из статуй, то обаяние толпы было разрушено и удар камня послужил сигналом к новому взрыву буйства в толпе. "Долой тиранов" - заревела толпа, и при свирепых криках начала ломать и разбивать императорския статуи, которыя с разными издевательствами влачились по улицам и в обезображенном виде были сброшены в реку Оронт.

Но лишь только совершилось это гнусное буйство, как сам народ опомнился и, сознав всю гнусность своего преступления, впал в страшное уныние, справедливо ожидая строгаго наказания. Преступление было действительно великое. Император Феодосий мог все простить, даже нанесенное ему оскорбление, но - не оскорбления, нанесеннаго его любимой, оплакиваемой им жены Флациллы. Антиохийцы могли вполне ожидать страшнаго мщения со стороны оскорбленнаго императора. Он мог сжечь и разрушить Антиохию, а жителей ея казнить немилосердно иди продать в рабство. Одна мысль о совершившемся приводила всех в ужас и оцепенение. Но что теперь делать? Кто может защитить антиохийцев от заслуженнаго ими мщения? Никто, кроме Бога, и народ с плачем бросился в церкви, ломая руки и в отчаянии колотя себя в грудь. Если когда, то теперь именно ему нужно было слово утешения и все жаждали его услышать из уст златоустаго Иоанна. Доблестный пастырь не остался равнодушен к бедственному положению своей паствы, но совершившееся преступление было так велико, что пред ним сомкнулись и его золотыя уста. Пораженный невыразимым горем, он безмолвствовап в течение недели, как бы желая дать народной душе глубже почувствовать все безумие и греховность совершеннаго им буйства. Наконец уже в субботу или воскресенье сыропустной недели он с глубокою печалью на челе явился к народу и не преминул обратиться к нему с словами пастырскаго утешения и назидания, и теперь более чем когда-нибудь народ чувствовал всю сладость вдохновенных речей своего любимаго сладкословеснаго проповедника. "Что сказать мне или о чем говорить? - начал он среди вздохов и плача собравшихся. - Время слез теперь, а не речи; рыданий, а не слов; молитвы, а не проповеди. Содеянное так велико, рана столь неисцелима, язва так глубока, что она выше всякаго врачевства и требует высшей помощи. Дайте мне оплакать настоящее бедствие. Семь дней молчал я, как друзья Иова: дайте мне теперь открыть уста и оплакать это общее бедствие. Кто пожелал зла нам, возлюбленные? Кто позавидовал нам? Откуда такая перемена? Ничего не было славнее нашего города; теперь ничего не стало жалче его. Народ столь тихий и кроткий, всегда покорный делам правителей, теперь вдруг разсвирепел, так что произвел такия буйства, о которых и говорить непристойно. Плачу и рыдаю теперь - не от важности угрожающаго наказания, а о крайнем безумстве сделаннаго. От плача прерывается голос мой, едва могу открывать свои уста, двигать языком и произносить слова"... Вопли народа и особенно женщин и детей прерывали и заглушали эти потрясающия слова Златоуста. Но он не оставил своей паствы в этом отчаянном состоянии и преподал ей слова утешения, которыми отер горькия слезы, утешил боли сердец и успокоил всех надеждой на милосердие Божие. Нужно во всем и всегда полагаться на Бога. "Христианину, говорил он, должно отличаться от неверных и, ободряясь надеждою на будущее, стоять выше нападения зол человеческих. Итак, возлюбленные, перестаньте отчаяваться. Не столько мы сами заботимся о своем спасении, сколько заботится о нас создавший нас Бог".

С облегченным сердцем народ разошелся по домам. Между тем о нем уже заботился и его престарелый архипастырь. Когда из Антиохии прискакали в Константинополь гонцы с извещением о мятеже и своими разсказами могли настроить императора к самому ужасному, безпощадному мщению, престарелый святитель Флавиан порешил сделать все возможное для смягчения царскаго гнева. Он был уже в преклонных летах и немощен телом; но не смотря на это, он порешил лично отправиться в столицу, чтобы своим ходатайством утишить праведный гнев императора. Путь был далекий и трудный, особенно для старца7; но он как истинный пастырь готов был положить душу свою за своих овец, и действительно немедля двинулся в путь, стараясь даже предупредить гонцов. К несчастью, глубокие снега задержали его в горах Тавра, и гонцы прибыли раньше его; но он не пал духом и, преодолевая все препятствия и трудности, продолжал свой путь, пока с трепетным сердцем не прибыл в столицу. Никто не мог угадать, чем закончится это ходатайство любвеобильнаго, самоотверженнаго старца-архипастыря. Поэтому народ находился в необычайно томительном состоянии, и вот в это-то ужасное томительное время Иоанн и был истинным утешителем страждущаго народа. Изо-дня в день, почти непрерывно в течение двадцати двух дней он выступал с словами назидания и утешения пред своей несчастной паствой, и народ с трепетным вниманием слушал своего златоустаго пастыря, который в своих знаменитых "Беседах о статуях" то с необычайною живостью изображал пережитые ужасы и буйства, возбуждая в народе стыд и негодование на свое собственное безумство и вызывая слезы раскаяния, то неподдельными чертами рисовал безконечность милосердия Божия, пробуждая тем сладостную надежду на помилование, и народ каждый раз выходил из церкви все с более и более очищенным и успокоенным сердцем, возсылая Господу Богу благодарение за то, что ему выпало на долю неизмеримое счастье иметь столь великаго и поистине добраго пастыря-проповедника.

Свои беседы к антиохийскому народу Иоанн продолжал в течение почти всего великаго поста, и оне представляют поразительное доказательство того духовнаго взаимообщения, в котором жил и действовал знаменитый пастырь. Так как умы всех были заняты одним и тем же вопросом, как-то поспеет престарелый архипастырь прибыть в столицу, как-то примет его император и каков будет исход его ходатайства, то и златоустый проповедник всецело занят был этими же самыми мыслями, и каждое известие или о путешествии Флавиана или о его ходатайстве служило исходной точкой для его бесед, которыя поэтому и выслушивались всеми с трепетным сердцем и глубоким вниманием. Между тем приближалась развязка. Гонцы опередили престарелаго Флавиана и раньше его передали императору известие о мятеже и нанесенном ему оскорблении. Император немедленно отправил особых уполномоченных сановников произвесть строжайшее дознание, и вот эти сановники уже прибыли в город и начали не только производить разследование, но и расправу. Город объявлен был лишенным присвоенных ему прав и преимуществ, произведены были многочисленные аресты виновных, которых было так много, что в темницах не оказалось для них мест, и они были заперты в огромной загороди без кровли. Все население впало в уныние и отчаяние и, повидимому, ни откуда не было надежды на спасение. Но вот когда полномочные сановники в третий день своей расправы ехали к месту своего публичнаго заседания, им загородили дорогу какие-то странные люди - с истощенными постными лицами. Это были окрестные отшельники, которые, услышав о страшном бедствии, постигшем Антиохию, оставили свои пещеры и явились в город, чтобы оказать посильную помощь несчастным. Не имея ничего общаго с этим греховным миром и никого не боясь кроме Бога, они смело выступили пред полномочными сановниками и умоляли их - даровать милость и прощение Антиохии. Особенно неустрашимо действовал и говорил один из них, маленький немощный старец Македоний. Ухватившись за плащ одного из сановников, он заставил его сойти с коня, и когда тот сошел, начал его и другаго полномочнаго убеждать, чтобы они испросили у императора милости и прощения несчастному городу. Ведь император - человек, и он может понять, как опасно для человека губить подобных ему. В состоянии ли он будет воскресить тех, которые падут жертвою его гнева? Пусть вспомнить о гневе Божием. Сановники были поражены этими словами необычайнаго отшельника, глубоко уважавшагося народом, и обещав походатайствовать пред императором, двинулись дальше к претории, где уже с трепетом ожидали их толпы людей, приговоренных к смерти. Но тут они встречаются с новой преградой: у самых ворот претории их встречает сонм епископов и пресвитеров, среди которых на самом видном месте был и Иоанн Златоуст, и эти истинные пастыри заявляют, что они не пустят сановников в преторию, пока не получат от них обещания помиловать осужденных; они могут войти в преторию только чрез их трупы. И затем, обнимая колена сановников, они то смиренными мольбами, то угрозами страшнаго гнева Божия за безчеловечие настолько растрогали их, что они произнесли прощение, слух о чем мгновенно разнесся по огромной толпе народа и все, как пастыри, так и пасомые со слезами радости благодарили их за такое милосердие. Один из сановников, благородный Кесарий, немедленно отправился в Константинополь, чтобы донести обо всем совершившемся и ходатайствовать пред императором за несчастный город.

Когда он поспешно ехал к столице, там в это время престарелый Флавиан употреблял все усилия, чтобы добиться аудиенции у императора и испросить милости к своей преступной пастве, но усилия его оставались тщетными. Разгневанный император и слышать не хотел о ходатайстве старца-епископа за преступный город и не давал аудиенции. Глубоко огорченный архипастырь уже отчаявался в успехе своего дела, как прибыл Кесарий и, объяснив императору положение дела, склонял его помиловать неразумный город, который уже достаточно понес наказание за свое безумство. Император колебался и не давал окончательного решения. Но тогда-то к нему и допущен был Флавиан, который окончательно смягчил гнев государя. Смиренно представ пред императором, он с глубокоудрученным видом стал поодаль и не смел поднять своих глаз. Видь почтеннаго архипастыря, так страждущаго за свою паству, тронул доброе сердце Феодосия: он сам подошел к епископу и уже более взволнованным, чем суровым голосом стал упрекать антиохийцев в неблагодарности за все те многочисленныя права и преимущества, которыя были даны им. Флавиан с глубоким волнением, но в то же время и с самообладанием объяснил императору все безумство деяний несмысленной черни, которая более заслуживает сожаления, чем гнева, и просил милости своему несчастному городу. Император конечно может сжечь и разрушить Антиохию, и она действительно достойна даже более жестокаго наказания; но он должен помнить, что и над ним есть Царь Небесный, Который заповедал всем людям взаимное милосердие, говоря: "если вы будете оставлять людям прегрешения их, то и Бог оставит вам согрешения ваши". Речь престарелаго епископа произвела на императора сильное впечатление. Сердце его смягчилось и он воскликнул, что если Владыка мира, сошедший на землю и распятый теми, кому Он принес величайшее благодеяние, молился Отцу Своему Небесному за Своих ярых врагов, говоря: "прости им, не ведят бо, что творят", то тем более люди должны прощать нанесенныя им оскорбления. Император дал полное прощение городу и торопил Флавиана, чтобы он поскорее отправился в Антиохию и своим известием о помиловании вывел город из его страшнаго состояния опасений за будущее. "Поспеши скорее, сказал император, иди, утешь их. При виде своего кормчаго они забудут о всех своих бедствиях". Старец возблагодарил императора за оказанное им христианское милосердие городу, и поспешно отправился с радостным известием, с которым он и прибыл к пасхе. Если вообще радостен был для христиан этот светлый праздник искупления, то теперь он был еще радостнее и торжественнее для антиохийцев. Весть о помиловании опередила Флавиана, и когда он приближался к городу, то все население высыпало к нему на встречу и он торжественно, как в триумфе, принесен был в город. Доблестному святителю, так самоотверженно походатайствовавшему за свой народ, несказанно радовался весь город, но более всех Иоанн, который не преминул произнесть восторженное слово по случаю прибытия дорогого архипастыря. "Благословен Бог, - говорил он до слез взволнованным слушателям, - сподобивший нас отпраздновать этот святой праздник с великою радостию и веселием, возстановивший главу телу, пастыря стаду, учителя своим ученикам, первосвященника священникам. Благословен Бог, Который сделал неизмеримо больше того, чего мы просили или о чем помышляли; ибо нам казалось достаточным и того, чтобы на время быть избавленными от угрожающих бед, но милосердый Бог, далеко превосходя Своими дарами наши прошения, возвратил нам нашего отца скорее, чем мы могли ожидать". И затем Златоуст подробно разсказал всю историю ходатайства святителя за свой народ и в заключение увещевал народ никогда не забывать этого страшнаго испытания.

Изложенное событие, замечательно во многих отношениях, особенно замечательно тем, что во всей силе обнаруживает, какое влияние христианство имело на смягчение нравов того времени. Исход этого события сплетает неувядаемый венок на чело главных его деятелей, и все они были христиане, пастыри и подвижники церкви Христовой: неустрашимый престарелый епископ, который не убоялся ни трудностей далекаго пути, ни гнева императора, чтобы только походатайствовать за свой народ; самоотверженные отшельники, которые отбросив свое безмятежное жительство в безмолвной пустыне, явились в мятежный город спасать человеческия души, и особенно величайший пастырь и учитель этого народа, изо дня в день произносивший дивныя беседы, которыя за это страшное время томлений и ужасов неустанно раздавались то как угрозы праведнаго судии, то как ласки глубоко любящаго отца и производили потрясающее, неизгладимое впечатление на сотни тысяч населения. И эти речи отзывались в сердцах не только христиан, но и язычников. По случаю смятений были закрыты общественныя бани, театры и другия места удовольствий и развлечений, открыты были только христианския церкви, и в одной из них постоянно лилась золотым потоком речь сладкословеснаго проповедника. Если и прежде язычники, из любви к красноречию, не прочь были послушать знаменитаго христианскаго учителя, которым когда-то восхищался знаменитый ритор Ливаний, то теперь, во времена общественнаго бедствия, они массами шли слушать Златоуста, в надежде почерпнуть утешение и для своей страждущей души. И тут они с изумлением слушали, как христианский проповедник с неотразимою силою изобличал пороки и безумства, отличавшие их большой и распущенный город, как он на подобие трубы призывал всех к покаянию и исправлению. Язычники из слов проповедника с несомненностию убеждались в том, насколько суетны и мимолетны земныя почести и богатства, как они не в состоянии удовлетворить требований сердца и спасти жизнь во время опасности и бедствия и насколько выше их христианское упование, полагающее цель и высшее благо жизни в негибнущих сокровищах загробнаго мира. Они слышали тут, что добродетель есть единое негибнущее благо и грех есть единое действительное зло, что для добродетельнаго человека смерть есть только переход к более счастливой или блаженной жизни и что бедствия земли полезны в том отношении, что очищают и возвышают души. И этот мир, в котором так много суеты и бедствий всякаго рода, получал в их глазах новый интерес, когда они слышали от знаменитаго христианскаго проповедника, что существует превечный и всемогущий Творец, Который как отец печется о всех людях, простирая Свое промышление даже до того, что без Его воли не падает волос с головы, и пред ними во всем величии открывалось все превосходство христианской веры над их мрачным языческим суеверием, которое не давало человеку просвета в жизни и надлежащих нравственных сип для исправления. Тогда многие из этих невольных слушателей Златоуста, вполне убедившись в суете своего идолопоклонства, принимали веру Христову и крестились, и Златоуст с радостью сообщает, что вскоре по возвращении Флавиана он много занят был "утверждением в вере тех, которые вследствие бедствия опамятовались и оставили свое языческое заблуждение". Таким образом страшное событие, во всем ужасе обнаружившее дикость человеческой природы, когда она поддается страстям, вместе с тем по неисповедимым путям Промысла Божия послужило поводом к торжеству христианства, и царство Божие на земле пополнилось многими членами, дотоле пребывавшими во тьме языческаго заблуждения.

Пережитыя Антиохией страшныя события требовали от самоотверженнаго пастыря столько необычайнаго душевнаго напряжения, что оно даже неблагоприятно отозвалось на его здоровьи и он несколько времени проболел; но оправившись от болезни, он вновь с прежнею ревностью принялся за свое пастырское служение, и Антиохия еще в течение целых десяти лет пользовалась вдохновенным учительством и назиданием своего златословеснаго пресвитера-проповедника. Не только из недели в неделю, но можно сказать изо дня в день антиохийская церковь имела великое счастье слушать беседы златословеснаго пастыря, который не знал устали на своем пастырском служении и, сам глубоко изучив книги священнаго Писания, поучал в нем и своих слушателей, открывая пред ними тайны чудесного домостроительства Божия о спасении людей. Обладая изумительною способностью отзываться на все явления общественной жизни и на все движения человеческой души, св. Иоанн не оставлял без внимания ни одного выдающагося события из его времени или явления в окружающей его жизни, и лишь только случалось что-нибудь такое, что приводило народ в смущение иди смятение, в страх или уныние, кал немедленно выступал Иоанн с своим словом, и народ массами устремлялся слушать его, в уверенности, что если кто, только именно его любимый пастырь Иоанн может разсеять все страхи и недоумения и водворить желанное спокойствие. Случалось ли одно из тех землетрясений, которыя так часто посещали Антиохию, производили ли буйство язычники и евреи, происходило ли разделение среди самих православных, возбуждался ли вечный вопрос об отношении богатых и бедных, господ и рабов, родителей и детей, - на все эти явления текущей жизни немедленно отзывался Иоанн, и потому-то его беседы имели глубоко жизненный характер и были одинаково понятны всем классам населения. Вследствие этого между пастырем и паствой образовалась глубокая нравственная связь, которая представляет вечно поучительный пример того, чем может быть истинный христианский пастырь для своей паствы. Сам Иоанн с поразительною прямотою и откровенностью изображает эту связь, и некоторыя черты этих отношений неизлишне изложить здесь, так как оне проливают яркий свет на самый характер его личности и пастырскаго служения в Антиохии.

При разсмотрении пастырской деятельности Иоанна с этой стороны невольно припоминается изречение божественнаго Пастыреначальника, Который, определяя идеал отношений между пастырями и пасомыми в церкви Божией, говорил, что "добрый пастырь знает своих овец и овцы знают его и слушают голоса его". Много в истории христианской Церкви было пастырей, стремившихся осуществить этот образец в своей жизни и деятельности, но самый замечательный пример осуществления его в пределах возможности для человеческих сил представляет именно святой Иоанн Златоуст. Тут мы видим поразительное зрелище, что сердце народа так сказать жило неразрывною жизнью с сердцем пастыря, который всецело посвятил себя благу своих пасомых. Между ними установилась такая крепкая связь, такая безграничная любовь, что повидимому не могли существовать ни пастырь без народа, ни народ без пастыря. Достаточно было пастырю, под влиянием естественнаго утомления или болезни, приостановить свои беседы или на несколько дней удалиться за город для отдыха и освежения в пустыне, как город становился печальным, как будто его поразило какое-нибудь великое несчастье. Но достаточно было вновь явиться Иоанну, как город вновь оживал, повсюду раздавались радостныя восклицания и будто наступал великий праздник. С своей стороны теми же чувствами волновался и сам пастырь, который также не мог жить без своей паствы. "Я отсутствовал только в течение одного дня, говорил он по возвращении из одного небольшаго путешествия, и мне казалось, что уже в течение целага года я пробыл вдали от вас, - настолько я печалился и скучал! По скорби, испытанной вами, вы можете судить и о моей. Когда малага ребенка отрывают от груди матери, или уносят его, он вертится и оглядывается, ища ее; так когда и я был оторван из среды вас, как от груди материнской, все мои мысли устремляли меня к этому священному собранию"8. В другой раз, когда по случаю болезни он должен был безвыходно пробыть в своем доме в течение нескольких дней, по выздоровлении он говорил: "Сегодня, вновь находясь среди вас, я испытываю такое же чувство, как если бы возвратился из долгаго путешествия. Когда два друга не могут видаться между собой, что пользы, если они даже живут в одном и том же городе? Не покидая своего дома, я был также отчужден, как если бы великое разстояние разделяло меня от вас, потому что я не мог беседовать с вами... При моих страданиях более всего удручало меня то, что я не мог принимать участия в этом возлюбленном собрании, и теперь, когда я выздоровел, своему здоровью я предпочитаю удовольствие свободно пользоваться вашею любовью. Жажда от горячки не бывает сильнее, чем желание вновь свидеться с нашими друзьями, когда мы были лишены их. Как горячечный жаждет свежей воды, так отсутствующий друг жаждет своих друзей"9. При другом обстоятельстве, когда Иоанн, подавленный неустанными трудами, отправился отдохнуть и подышать горным воздухом пустыни, к нему полетели письма со стороны пасомых, которые умоляли его возвратиться поскорее, и он возвратился, хотя здоровье его требовало бы еще отдыха и укрепления. Взойдя на свою кафедру, он говорил: "Неужели правда, что вы помнили обо мне в мое отсутствие? Что до меня, то я не мог забыть о вас ни на мгновение. Плененные телесной красотой, повсюду, где только ни ходят, носят в своей мысли любимый образ; так и мы, плененные красотой ваших душ, повсюду носили ваш образ в сердце своем. И как живописцы чрез соединение красок воспроизводят вид предметов, так и мы, представляя себе вашу ревность к нашим беседам, вашу любовь к проповеди, ваше благоволение к проповеднику и все отличающее вас добро, делали из ваших добродетелей, как из красок, образ ваших душ; созерцание его облегчало нам скуку отсутствия. Сидя или стоя, в покое или движении, в доме или вне его, везде и всегда мы были преследуемы этими мыслями; даже самые сны наши заняты были вашею любовию, и во время ночей, как и в течение дня мы питались сладостью этих воспоминаний, повторяя слова Соломона: "Аз сплю, а сердце бдит"... (Песн.II.V,2). Я уступил вашим настояниям, предпочел скорее возвратиться не выздоровев, чем, ожидая своего выздоровления, испытывать вашу любовь... Вот почему я встал и пришел к вам"10. Вот поистине добрый пастырь, готовый положить душу свою за овец своих!

Но добровольно подчиняясь этой до крайности сильной любви своей паствы и потворствуя ей в этом отношении даже до пренебрежения своим здоровьем, Иоанн не упускал случая укорить своих слушателей за легкомыслие и увлечение внешними красотами речи, а не ея внутренним содержанием, требовавшим нравственнаго возрождения. Когда слушатели, в восторге от увлекательных бесед своего любимаго проповедника, по обычаю тогдашняго времени разражались громом одобрительных рукоплесканий, Иоанн строго говорил им: "я не желаю не ваших рукоплесканий, ни этого шума. Все мое желание, чтобы вы, в безмолвии выслушав то, что я говорю вам, применяли это наставление к жизни. Вот похвалы, которых я желал бы... Вы ведь не в театре, ни пред актерами, здесь школа духовная, и вы должны доказывать свое послушание вашими делами. Только тогда я буду считать себя вознагражденным за свои труды"11. Такие укоры конечно многим не нравились, и находились люди, которые даже не стыдились поносить проповедника и смущать совесть его паствы. На борьбу с этими злыми людьми Иоанн должен быть не мало тратить времени и трудов; но он с безграничным самоотвержением прощал все такия злословия, когда они касались лично его. Зато глубокою скорбию поражалось его сердце, когда по тем или другим причинам слушатели охладевали к его беседам и увлекались какими-нибудь новыми театральными увеселениями. Подобныя явления бывали нередко среди этого горячаго, страстнаго, легкомысленнаго и подвижного народа, который быстро менялся в своем настроении и в один день мог портить то, что созидалось годами. Как ни дорог был им златословесный проповедник, о котором они тосковали, когда не видели или не слышали его в течение нескольких дней; но достаточно было устроить в театре какой-нибудь необычайный гипподром с его увлекательными скачками, как антиохийцы покидали церкви и устремлялись смотреть на лихия скачки. Такое непостоянство и легкомыслие до крайности огорчало великаго проповедника, и он неоднократно с горечью восклицал: "Неужели напрасно тружусь я? Неужели сею я на камне, или среди терновника? Опасаюсь, что мои усилия не приведут ни к чему"12. Еще более огорчало его неблагоговейное поведение в церкви. "Можно ли сказать? Церковь сделалась театром! Сюда приходят женщины одетыя с большим неприличием и безстыдством, чем те, что блудодействуют там. За собой они привлекают сюда и безстыдников. Если кто хочет соблазнить женщину, ни какое место, мне думается, не кажется ему удобнее церкви; и если кому нужно продать или купить, церковь ему кажется удобнее, чем площадь. Здесь сплетничают, здесь выслушивают сплетни более, чем где-нибудь, и если вы желаете знать новости, то здесь вы узнаете их более, чем у судилища, или в приемной врачей... Терпимо ли это? Можем ли мы снести это? Каждодневно я утомляюсь и терзаюсь из-за того, чтобы вы вынесли отсюда полезное назидание, а вы уходите с большим вредом, чем с пользой"13. Но приступ негодования и гнева тотчас же уступал место любви и прощению, лишь только проповедник замечал действие своего укора. Не вынося своей собственной суровости, он уже спешил загладить ее и просил прощения у своих легкомысленных духовных детей. "Чувствую, говорил он, что я употребил слишком жестокие укоры. Простите меня. Так бывает со всякой болящей душой. Но это я говорю не от враждебнаго сердца, а от безпокойства за вас любящей души. Поэтому ослабляю свою суровость"14. Бывали случаи, когда непостоянство и ветряность антиохийцев еще более выводили Златоуста из терпения и он метал в них громы праведнаго гнева, но и среди этих раскатов обличения и укоров всегда слышался господствующий тон любви. Пастырь строго укорял свою паству потому, что любил ее, и она смиренно сносила его заслуженные укоры, потому что и сама любила его. Это были два друга, соединенные между собою неразрывными узами любви и преданности. Серьезная и глубокая, равно как и святая любовь Иоанна к своей пастве отнюдь не походила на то лживое ласкательство честолюбцев и народных трибунов, которые своею лестью опьяняют толпу, чтобы легче подчинить ее игу своего самовластия. Иоанн был чужд всякаго подобнаго ласкательства, умел говорить горькую истину в глаза своим слушателям; но если когда высказывал к ним любовь, то от всей глубины искренняго сердца. Какою неподдельною искренностью звучат следующия его слова: "я ношу вас в сердце своем, вы занимаете все мои помыслы. Велик народ, но велика и любовь моя к нему и вам не тесно будет в душе моей. У меня нет другой жизни кроме вас и попечения о вашем спасении"15.

Будучи истинным выразителем духа Христова, св. Иоанн в качестве пастыря главным образом заботился о тех труждающихся и обремененных, которых с безграничною любовью призывал к Себе и Сам Спаситель Христос. Его любящее сердце особенно было открыто для меньшей братии и он, как попечительный отец, вникал во все ея нужды, не только духовныя, но и материальныя, житейския. Когда положение бедных жителей становилось почему-либо особенно тяжелым, Златоуст смело выступал ходатаем за них, и если причиною ухудшения их положения была алчность или притеснения со стороны богатых, то он, как истинный народный попечитель, сильно укорял последних, не жалея слов для изобличения их алчности и жестокости. По временам проповеди Иоанна почти исключительно заняты были положением бедных жителей города, так что высказывались даже упреки ему за то, что он только и говорит о бедных, как будто другие и не заслуживают его внимания и назидания. Златоуст на это отвечал, что ему дорого спасение всех, богатых или бедных; но о бедных он особенно заботится потому, что в попечении пастыря нуждаются но только их души, но и тела, почему и Спаситель на страшном суде будет спрашивать, накормили ли мы голоднаго, одели ли нагого. "Посему я не перестану повторять: давайте бедным, и буду неустанным обвинителем тех, кто не дает"16. И действительно он никогда не переставал повторять этого призыва и был истинным отцем бедных и нищих тем нищелюбцем, нищелюбие котораго и сделало его особенно дорогим для православного русскаго народа, и доселе считающага нищелюбие и милостыню главною добродетелью всякаго истиннаго христианина.

Милосердие св. Иоанна Златоуста ярко обнаруживалось и в его отношении к грехам и порокам своего народа. Сам будучи великим и суровым подвижником, он был непримиримым врагом и обличителем всякаго греха, неумолимым гонителем всяких пороков и страстей и вел с ними ожесточенную борьбу. Зорко следя за всеми движениями как во внешней, так и во внутренней жизни своей паствы, он грозно бичевал все уклонения от святости и христианскаго долга, и его обличительныя речи по временам звучали как раскаты громов небесных, и слушатели трепетали, представляя себе те страшныя муки, которыя они уготовали себе своими делами. Но эта вражда ко грехам и порокам у св. Иоанна никогда не переходила во вражду к самим грешникам. Напротив, чем сильнее он метал громы обличения против грехов, тем большим сожалением и любовию проникался к самим грешникам, видя в них заблуждших овец, требующих любящаго попечения пастыря. Поэтому, лишь только он замечал действие своих угроз, как смягчал свой тон, вместо громов из его уст раздавались слова любви и ободрения, и главным предметом его беседы становилась уже безконечность милосердия Божия, пред которым всякий человеческий грех тонет как капля в океане. Любимым его текстом было изречение Спасителя: "Сын человеческий пришел не погублять души человеческия, а спасать" (Лук. IX, 56), и развивая его смысл, св. Иоанн старался внушить своим слушателям ту мысль, что нет такого греховнаго падения, от котораго не мог бы возстать человек, и его разсуждения производили тем более сильное впечатление, что часто подтверждались наглядными примерами не только из Библии, но и современной жизни. "Не слыхали ли вы, говорил он однажды, о той блуднице, которая превосходила всех погибших женщин и которая впоследствии превзошла всех святых своим благочестием? Я говорю не о той, что в Евангелии, а о той, которая была столь знаменитой около времени моего рождения. Происходя из самаго развращенного города Финикии, она занимала первое место в театре и слава о ней распространялась до Киликии и Каппадокии. Скольких богачей она разорила! Скольких молодых людей соблазнила! Ее обвиняли даже в чародействе, как будто одной ея красоты, без любовных чар и волхвований, было не достаточно для ея страсти - пожирать свои жертвы. Она уловила в свои сети даже брата императрицы. Никто не мог выстоять против ея всемогущества. И вдруг, я не знаю как, или лучше сказать, я знаю, что переменой своей воли, достигнув благодати Божией, она вырвалась из пленивших ее бесовских обольщений, и направила свой путь к небу. Та, с которой никто не мог равняться в безстыдстве на сцене, сделалась образцом целомудрия и, одевшись в власяницу, проводила свою жизнь в покаянии. Напрасно префект, побуждаемый некоторыми лицами, хотел заставить ее возвратиться на театральную сцену, и даже воины, посланные за нею, не могли взять ее из убежища приютивших ее девственниц. Допущенная к святым тайнам, очищенная благодатью, она достигла высшей добродетели, никогда не показывалась своим поклонникам и заключилась в своего рода темнице, где и провела несколько лет. Так первые будут последними, и последние первыми. Будем же надеяться, что и нам ничто не воспрепятствует сделаться великими и славными"17. Такия беседы могли иметь глубокоободряющее значение для самых закоснелых грешников, спасая их от уныния и отчаяния и поддерживая надеждой на милосердие Божие. Поистине якорем спасения для всех отчаявающихся грешников могут служить следующия слова Златоустаго пастыря: "ты грешник? - Не отчаявайся; я не перестану снабжать вас врачевствами, ибо знаю, какое оружие против диавола - не отчаяваться! Если ты во грехах, не отчаявайся, и я никогда не перестану повторять: если грешишь каждый день, то и кайся каждый день... Ты застарел во грехах, обнови себя покаянием! Но можно ли, спросишь ты, покаянием достигнуть спасения? Конечно можно. - Если я всю жизнь свою провел во грехах и принесу покаяние, спасусь ли? - Конечно спасешься, ибо милосердие Божие неизмеримо и благость Его неизреченна. Зло, каково бы оно ни было, есть зло человеческое, и потому ограниченное, а прощающее милосердие есть Божие, и потому безконечное. Представь себе искру, падающую в море: может ли она оставаться там или быть видимою? Что искра перед морем, то и зло человеческое пред благостию Божией; и даже не настолько, но благость гораздо больше. Море, как оно ни велико, имеет пределы, а благость Божия не имеет границ"18.

Будучи проповедником милосердия и всепрощения, св. Иоанн Златоуст был вместе с тем и пастырем мира. Он был враг всякаго разделения и раскола, и потому его сердце болело при виде того разделения, которое существовало в самой Антиохии между православными в его время. В своих беседах он часто возвращался к этому предмету и старался уяснить самый корень зла разделения, который заключается вовсе не в религиозной ревности, а себялюбии и властолюбии. "Ничто так не разъединяет церковь, говорил он, как властолюбие; ничто не возбуждает так гнева Божия, как разделение в церкви. Даже если бы мы делали самыя совершенныя дела, но разрывая единение, будем наказаны, как если бы мы разрывали тело Господа... Даже мученичество не заглаживает такого греха. Для чего ты несешь мученичество? Не ради ли славы Иисуса Христа? Ты отдаешь свою жизнь за Иисуса Христа, и в то же время расхищаешь церковь, за которую умер Иисус Христос". Подобными увещаниями он много содействовал укрощению страстей разделения в церкви и наконец имел счастье дожить до того сладостнаго для него момента, когда партии окончательно примирились и разделение прекратилось.

В таком живом взаимообщении с своей паствой святой Иоанн провел лучшие годы своей жизни. К этому времени именно относятся все его главнейшия произведения как собеседовательныя, так и полемическия. В своих непрерывных беседах он истолковывал не только отдельныя места и тексты, но и целыя книги св. Писания, как Ветхаго, так и Новаго Завета, и эти-то толкования и составляют главную славу его как экзегета19. Его толкования отличаются чудесной ясностью, простотой и жизненностью, так что составляют лучший образец истолковательнаго труда и неизсякаемый источник богословскаго знания и религиозно-нравственнаго назидания. Лучшими его толкованиями признаются беседы на Евангелие св. Матфея и на послания ап. Павла. Принадлежа к антиохийской школе толковников, ставившей своей задачей, в противоположность школе александрийской, истолкование буквальное, чуждое всякой таинственности, св. Иоанн Златоуст в этом отношении достиг высшаго истолковательнаго совершенства. Будучи знаком и с творениями александрийских толковников и изучив знаменитейшаго из них Оригена, он занял то именно среднее положение, которое составляет идеал и сущность православной экзегетики. Шаг за шагом следя за священным текстом, он излагает его самый естественный, прежде всего дающейся уму смысл, и сначала выводит из него догматическое учение, а затем указывает и вытекающия из него добродетели, смотря на последния как на учение в его практическом приложении. И все это излагается с чудесною простотою, ясно и чрезвычайно отчетливо. У него нет ничего такого, что было бы простым умозрением, простою страстью к учительству, с неизбежными тонкостями и мелочными изысканиями. Все у него льется прямо от полноты сердца и направляется к возвышению и освящению жизни. Своих толкований он не писал и не высиживал в кабинете, а обращался с ними в живой беседе с народом в церкви. Отсюда та одушевленность и жизненность каждаго его слова, которыя глубоко проникали в души слушателей, - тот огонь, который поистине способен был зажигать сердца людей.

В течение своей продолжительной пастырской деятельности в Антиохии, св. Иоанн настолько сжился и сроднился с своими пасомыми, что все его помыслы сосредоточивались только на одном, как бы лучше и действеннее назидать их, вернее охранять от заблуждений и полнее раскрывать пред ними ту истину, что вера в Иисуса Христа есть источник всяких благ. Выше этой цели он уже и не ставил себе ничего, и надеялся среди них именно закончить и свою жизнь. Правда, бывали времена, когда до крайности утомленный трудами и подавляемый огорчениями вследствие легкомыслия и безумств своего народа, он невольно бросал тоскливые взгляды к окружающим горам, где он когда-то подвизался в святом уединении в годы юности, где так мирно и отрадно жить на лоне безмятежной природы в уединении с Богом и где действительно продолжали вести такую жизнь многие из "земных ангелов", как он любил называть отшельников. Иногда он даже временно удалялся в эти горы, чтобы отдохнуть и освежиться от истощающих трудов и шумной суеты городской жизни; но трудовая жизнь пастыря теперь уже настолько овладела им, что он не мог навсегда порвать с нею и потому всегда после непродолжительнаго отдыха вновь возвращался к своей возлюбленной пастве, также тосковавшей по своем отсутствующем пастыре, и от глубины искренняго сердца говорил: "хорошо вижу, что я не могу оставить этого местопребывания и что мне надлежит оставаться здесь до конца моих дней"20. Но Промысл Божий судил иначе. Великий светильник церковный, некогда выведенный из подспуднаго уединения в пустыне и поставленный на свещнице церковном среди многолюднаго города, давал вокруг себя такой сильный и благотворный свет, что ему мало было и этого города. Свету его надлежало возсиять на всю вселенную, и для этого светильник нужно было поставить еще выше, в самом средоточии православнаго христианскаго мира. И это сбылось. В 397 году скончался престарелый архиепископ константинопольский Нектарий, и таким образом овдовела первенствующая кафедра восточной вселенской церкви. На эту-то славную кафедру Промысл Божий и возвел св. Иоанна, чтобы сделать из него не только великого святителя, но и великаго мученика за правду.

Комментарии

6. Хотя формально этот титул признан был за Иоанном лишь гораздо позже (на Халкид. соборе V века), но в смысле народнаго названия он мог прилагаться уже гораздо раньше, именно во время его пресвитерства в Антиохии и предание в данном случае имеет все признаки исторической достоверности.

7. Антиохия отстоит от Константинополя не менее как 1,200 верст.

8. Беседа на Галат. II, 11, п. 1.

9. Беседа на притчу о талантах, 1.

10. Беседа I о покаянии, п. 1.

11. На Матф. бес. XVII, в конце.

12. На Иоанн. бес. XIII.

13. На 1 посл. к Коринф. бес. XXXVI, п. 6.

14. На кн. Быт. бес. VI, 2.

15. К Ант. нар. бес. IX, 1.

16. На 1-е посл. к Коринф. бес. XLIII, 2.

17. На Eв. Матф. бес. XLVII, 3.

18. О покаян. бес. VIII, 1.

19. К антиохийскому периоду его служения относятся следующия его творения: Толкования на отдельныя книги Ветхаго Завета, именно на книгу Бытия, Псалтирь и книгу пророка Исаии; из Новаго завета: Толкования на ев. Матфея (лучший его экзегетический труд), на ев. Иоанна, и на послания ап. Павла - к Римлянам, Коринфянам, Галатам, Ефесянам, к Филимону, Титу и Тимофею. Кроме истолковательных бесед к этому времени относится и много других его бесед на разные случаи и на отдельныя места Св. Писания и среди них видное место занимают беседы "О покаянии". Из полемических произведений к этому времени относятся его беседы "Против аномеев".

20. На посл. к Колосс. бес. VII, п. 3.

 

Возврат:    [начальная страница]   [список авторов]


Все содержание (C) Copyright РХГА