Шелер Макс

Шелер Макс (1874-1928)

Сочинения

"СПОР О ФЕНОМЕНОЛОГИИ"

Несколько лет тому назад Вильгельм Вундт * подверг "Логические исследования" Эдмунда Гуссерля интересной критике. Здесь мы остановимся только на одном пункте этой критики, поскольку мнение Вундта представляет собой типичное непонимание, которое часто встречают феноменологические исследования (в особенности опубликованные). Вундт указывает, что при прочтении этой работы он часто делал следующее наблюдение: автор никогда, собственно, не говорит, что же есть исследуемый предмет, что есть, например, суждение, значение, желание и т.д. Напротив, в долгих рассуждениях он говорит лишь о том, что он не есть — и так получаются предложения типа: "Суждение не есть представление + признание, не есть связь или расчленение представлений" и т.д., и когда все это сказано, в итоге получается пустая тавтология, например: "Суждение — это именно суждение".

Это замечание Вундта само есть интересный феноменологический пример того, что высказывание может быть истинным, и тем не менее лишенным всякого понимания. В самом деле, многие феноменологические рассуждения — и не только у Гуссерля — формально протекают именно так, как это сформулировал здесь Вундт. Что отсюда следует? Отсюда следует, что феноменологическую книгу следует читать в совершенно другой установке, чем это сделал Вундт, хотя его установка в самом деле необходима при чтении книг, которые сообщают о наблюдениях и описывают то, что наблюдалось, или же стремятся нечто доказать индуктивным или дедуктивным методом. Когда в книге, которая имеет такую цель, содержится лишь нагромождение отрицаний и — как венец всего — тавтология, тогда мы имеем право судить ее даже менее благосклонно, чем Вундт — "Логические исследования": мы должны бросить ее в огонь! Но то, чего не заметил Вундт, — это не больше не меньше, чем сам смысл феноменологического рассуждения. Этот смысл состоит только в следующем: дать читателю (или слушателю) возможность усмотреть нечто, что по своей сущности только и может быть усмотрено, и для усмотрения чего все положения, которые содержатся в книге, все выводы, все возможные предварительные дефиниции, все предварительные описания, все цепочки умозаключений и доказательств в их совокупности выполняют лишь функцию указателя, который свидетельствует о том, что еще нужно усмотреть (Гуссерль) . Но в самой книге оно может никогда и не встретиться — ни в одном из ее суждений, понятий, дефиниций. Тут оно с необходимостью есть X, вокруг которого сосредоточено все, что содержится в книге — и в итоге "тавтология" говорит читателю: теперь смотри, и ты его увидишь! Таков смысл того, что Вундт считает голой "тавтологией".

Понятно также и то, что до этого заключительного указания происходит множество отрицаний. Их функция состоит в том, чтобы с помощью последовательного исключения разнообразных комплексов, в которые включен феномен, как и с помощью исключения всех сопутствующих им факторов, со всех сторон отграничить сам феномен, пока не останется ничего, кроме него самого: т.е. самого феномена, чья неопределимость во всех попытках определения впервые предъявляет его как подлинный "феномен". Когда мы имеем дело с позитивно-научной книгой, то уже в ней самой содержится то, что имеет в виду автор, — это и понятно, поскольку здесь предмет никогда не дан сам, но всегда исследуется только как связанный определенными отношениями с другими предметами. В феноменологической книге этого не содержится никогда — причем потому, что все ее положения, понятия и т.д. должны впервые предъявить предмет для усмотрения. Поэтому автор может лишь отграничивать, очищать и опровергать все опрометчивые определения (доказывая то, что они впадают в circulus in definiendo *). И образы, если они и предъявляют себя "как" образы — а не как те "украденные" образы, которые незаметно подменяют собой предмет, — также могут быть использованы здесь, если они взаимно ограничивают друг друга, чтобы достичь цели — усмотрения.

Конечно, как следствие своеобразной познавательной цели феноменологического исследования возникает и своеобразная проблема возможности и метода сообщения познанного таким способом; эту проблему нельзя скрывать. Для каждой философии, которая открыто или, как по большей части и бывает, неявно исходит из предпосылки, что темой познания может быть только то, что можно "обсуждать" с помощью однозначных символов, о чем можно "спорить" и т.д., или же для той, которая исходит из предпосылки, что "предмет" — данный звуковой комплекс — имеет то же значение, что и нечто, что может быть "идентифицировано" множеством индивидов с помощью символов, или что "предмет" — это "X", о котором возможны "общезначимые" высказывания, — для такой философии этой проблемы, конечно, вообще не существует. Но зато для этого социального конвенционализма вполне может существовать другая проблема: вопрос о том, исполняется ли в данном смысл речи хотя бы одного из "говорящих" и не является ли обретенный таким образом мир предметов только каким-то совершенно далеким от всякого усмотрения и познания fable convenue *; существует ли вообще — образно выражаясь — какое-либо обеспечение всего этого гигантского вексельного и разговорного бизнеса? Феноменология по принципиальным основаниям отвергает то извращение идеи предмета, когда в качестве критерия определения того, что предмет действительно является предметом, используют "прокрустово ложе" идентифицируемости через символы. Конечно, из сущности предмета следует то, что его можно идентифицировать, — но не наоборот. И еще в меньшей степени верно, что только то является предметом, о чем возможно общезначимое высказывание, или даже так называемая "общезначимая связь представлений". Ведь тогда произвольная беспредметная конвенция ничем не отличается от познания. У философии тоже есть свой особый нравственный пафос. И феноменологическая философия поистине полная противоположность всякой излишне поспешной философии говорения. Здесь меньше говорят, больше молчат и больше видят — видят и те миры, которые, возможно, вообще невыразимы . А что мир существует только для того, чтобы стать обозначенным с помощью однозначных символов, упорядоченным и обговоренным, и что он — "ничто", пока не вошел в речь, все это уж слишком мало соответствует его бытию и его смыслу!

Поэтому сущность предмета и бытия, которое может быть и бытием акта, и бытием ценности, и бытием сопротивления, совсем не исключает и того, что один-единственный индивид в одном-единственном акте делает для себя нечто самоданным; она не исключает и того, что определенный предмет может быть дан, таким образом, только одному индивиду. Она не исключает и того, что некое бытие может быть истинным и благим для одного индивида: таким образом, она не исключает даже того, что могут существовать индивидуально-значимые по сути своей истина и усмотрение, которые тем не менее строго объективны и абсолютны. Только субъективистское распадение предмета в идентифицируемость, истины — в "общезначимое высказывание", подлинного усмотрения — в необходимость суждения (сущность которой негативна) исключает все это.

Но обсуждение феноменологических проблем не исключено и тогда, когда речь идет об общезначимой истине или о понимании индивидуальнозначимой истины, которое остается возможным, несмотря на свою лишь индивидуальную значимость, хотя на этом исключении часто настаивают противники феноменологии — не для того, чтобы опровергнуть феноменолога, но для того, чтобы заставить его замолчать. Ведь ясно: если усмотренное субъектом А — подлинная сущность, то должно быть возможным усмотрение этого каждым, поскольку оно с сущностной необходимостью присутствует в содержании всякого возможного опыта. Вопрос может состоять лишь в следующем: что, если В, после того, как А сделал попытку указать ему на усмотренное им, все же утверждает, что он этого не усматривает? Тогда это может иметь самые различные основания: А предполагает, что он у-смотрел нечто, в то время как фактически он, например, лишь наблюдал это в себе самом; он заблуждается — в феноменологическом смысле, он предполагает, что имеет усмотрение там, где он его не имеет. Далее, его процедура указания может быть дурной и недостаточной. Может случиться так, что В не понял А. Сам В может "обманываться" в феноменологическом смысле. Так называемого "общего критерия" здесь не существует. По его поводу каждый раз следует принимать особое решение.

Безусловно, поскольку речь здесь идет об асимволическом познании, для передачи и разъяснения которого тем не менее должны быть использованы символы, "спор о феноменологии" значительно труднее уладить, чем спор о вещах, которые уже сами определены как простые возможности исполнения символов и конвенций. Он глубже и радикальнее. Смысл употребления символов здесь — принципиально иной, чем в позитивной науке, которая может начинать с более или менее произвольных дефиниций. Но спор о феноменологии не является неразрешимым — даже там, где, как в случае индивидуально-значимых истин, спорить нет никакого смысла и единственно осмысленным методом является понимание того, что нечто является истинным или благим для того, кто утверждает это в качестве такового.

Возврат: [начальная страница] [список авторов]