| |
Сочинения Ж.-П.
Сартр
Основная идея феноменологии Гуссерля: интенциональность
"Он пожирал ее глазами".
Эта фраза, как и многие другие признаки, достаточно красноречиво свидетельствует
об общей для реализма и идеализма иллюзии, будто познавать - значит есть. Французская
философия после ста лет академизма .все еще не преодолела ее. Все мы читали Брюнсвика,
Лаланда и Мейерсона, все мы думали, что Дух-паук обволакивает вещи своей паутиной,
покрывает их белой слюной и, медленно проглатывая, превращает их в свою собственную
субстанцию. Что такое стол, скала, дом? Определенное сочетание "содержаний
сознания", порядок этих содержаний. О питательная философия! Тем не менее
ничто не казалось более очевидным: разве стол - это не действительное содержание
моего восприятия, разве мое восприятие - это не наличное состояние моего сознания?
Питание, усвоение, уподобление. Уподобление, как говорил Лаланд, вещей идеям,
идей и духов друг другу. Самые толстые части остова мира были изъедены этими агрессивными
ферментами: уподобление, унификация, отождествление. Напрасно наиболее простодушные
и наиболее суровые из нас искали нечто твердое, нечто, наконец, что не было бы
духом; нигде они не находили ничего, кроме обволакивающего и такого заметного
тумана - самих себя.
Вопреки пищеварительной философии эмпириокритицизма,
неокантианства, вопреки всякому "психологизму" Гуссерль не устает повторять,
что невозможно растворить вещи в сознании. Допустим, вы видите это дерево. Но
вы видите его в том самом месте, где оно растет - на обочине дороги, в облаке
пыли, одинокое и скрюченное на жаре, в двадцати милях от средиземноморского берега.
Оно не может войти в ваше сознание, ибо оно не той же природы, что и сознание.
Вы полагаете, что узнаете здесь Бергсона и первую главу "Материи и памяти".
Но Гуссерль - отнюдь не реалист: из этого дерева на краю потрескавшейся земли
он не делает абсолюта, который затем устанавливал бы связь с нами. Сознание и
мир даны одновременно: мир, по своей сущности внешний для сознания, по своей сущности
также тесно связан с ним. Гуссерль видит в сознании упрямый факт, который нельзя
выразить никаким наглядным образом. За исключением, может быть, стремительного
и темного образа прорыва. Познавать - это "прорываться к...", вырываться
из влажной желудочной среды для того, чтобы убежать в сторону от себя, к тому,
что не есть ты сам; быть перед деревом и в то же время вне его, ибо оно ускользает
от меня и отталкивает меня, и я не могу проникнуть в него, равно как и оно не
может раствориться во мне: убежать туда - вовне его, вовне себя. Не узнаете ли
вы в этом описании ваши стремления и ваши предчувствия? Ведь вы знали, что дерево
- это не вы, что вы не можете заставить его войти в ваши темные желудки, и познание
нельзя без натяжек сравнить с обладанием. Одновременно сознание очистило себя,
оно прозрачно, как сильный ветер, в нем нет более ничего, кроме движения, чтобы
убежать от себя, скольжения за свои пределы; если, против ожидания, вы проникли
бы "в" сознание, вы были бы подхвачены стремительным вихрем и снова
выброшены наружу, к дереву, в самую пыль, ибо сознание не имеет "внутренности",
оно существует только вне самого себя, и именно это абсолютное убегание, этот
отказ быть субстанцией определяют его в качестве сознания. Теперь представьте
себе цепь прорывов, которые отрывают нас от нас самих, которые не дают "нам
самим" даже времени сформироваться позади них, но которые, напротив, бросают
нас в другую сторону, в сухую пыль мира, на ухабистую землю, в гущу вещей ; итак,
представьте себе, что мы по самой нашей природе заброшены в безразличном мире,
враждебном и непокорном, - тогда вы постигнете глубокий смысл открытия, которое
Гуссерль выражает знаменитой фразой: "Любое сознание есть сознание о чем-либо".
Большего и не нужно для того, чтобы положить конец изнеженной философии имманентности,
где все решается с помощью компромисса, протоплазменного обмена, с помощью вялой
клеточной химия. Философия трансцендентности выводит нас на широкую дорогу, бросает
в гущу опасностей при ослепительном свете. Бытие, говорит Хайдеггер, - это бытие-в-мире.
Понимайте это "бытие-в..." в смысле движения. Быть - это прорываться
в мир, это исходить из небытия мира и сознания, чтобы внезапно прийти к сознанию-прорывающемуся-в-мир.
И пусть сознание пытается восстановить себя, совпасть в конце концов с самим собой
- взаперти, в тепле и уюте оно исчезает. Эту необходимость для сознания существовать
как сознание о какой-либо отличной от него самого вещи Гуссерль и называет "ннтенциональностью".
Я сначала говорил о познании, чтобы меня лучше поняли: ведь сформировавшая нас
французская философия не знает почти ничего, кроме эпистемологии. Но сознание,
которым воспринимаются вещи, для Гуссерля и феноменологов отнюдь не ограничивается
познанием этих вещей. Познанием или чистое "представление" - далеко
не единственная возможная форма моего сознания об этом дереве; я мог бы также
любить, опасаться, ненавидеть его, и это самостоятельное выхождение сознания за
свои пределы, называемое интенциональностью, снова обретает себя в страхе, ненависти
и любви. Ненавидеть другого - это еще один способ прорваться к нему, внезапно
оказаться перед лицом незнакомца, у которого мы видели, у которого с самого начала
ощущаем объективное качество "быть ненавистным". И вот вдруг знаменитый
"субъективные" реакции - ненависть, любовь, страх, сочувствие, плававшие
в зловонном рассоле Духа, сразу вырываются из этой среды; они суть только способы
открытия мира. Сами вещи внезапно открываются нам как ненавистные, привлекательные,
ужасные и приятные. Способность вселять ужас - именно свойство этой японской маски,
свойство неисчерпаемое, неустранимое, определяющее самую ее сущность и отнюдь
не сводящееся к совокупности наших субъективных реакций на кусок резного дерева.
Гуссерль вновь внедрил ужас и очарование в сами вещи. Он возвратил нам мир художников
и пророков: пугающий, враждебный, опасный, с убежищами благодати и любви. Он расчистил
место для нового рассмотрения страстей, которое вдохновлялось бы такой простой
и столь глубоко не понятой нашими изысканными интеллектуалами истиной: мы любим
женщину именно потому, что она привлекательна. Вот мы и свободны от Пруста. Свободны
одновременно от "внутренней жизни": тщетно мы, как Амиель*, как обнимающий
самого себя за плечи ребенок, искали бы ласки, неги нашей задушевности, потому
что в конечном счете все находится вне нас, все - даже мы сами: вне нас, в мире,
среди других. И не в каком-то уединении мы будем изливать душу - это может быть
на дороге, в городе, в гуще толпы: вещь - среди вещей, человек- среди людей.
Январь 1939 г.
Перевод А. И. Пигалева по изданию:
Sartre J. -P. Situations
I. Paris, 1947, р. 31-35.
* Амиель, Анри Фредерик (1821-1881) - швейцарский
философ и поэт. В своих произведениях и дневниках ("Отрывки из неизданного
дневника") сосредотачивал внимание на задушевности, внутренней насыщенности
мысли и чувства. (Прим. Пер.)
|
Жан-Поль
Сартр (1905-1980)