|
|
О
ЛИКЕ ВИДИМОМ НА ДИСКЕ ЛУНЫ
(Начало утрачено).
1. "Это подходит и к моему сказанию [mЪqJ]", - заметил Сулла,
- "и из него заимствовано. Но, конечно, если у вас есть что добавить
к этим, всем доступным и всеми рассказываемым мнениям о лице луны, то
полагаю, я выслушаю это с удовольствием и немедленно". "Отчего
не добавить", - отвечал я, - "когда невразумительность этих
мнений заставила нас обратиться к древним? Ведь как при длительных болезнях
люди, отказавшись от обыкновенных лекарств и привычного образа жизни,
обращаются к очистительным обрядам, талисманам и сновидениям, так и
в трудноразрешимых, не предоставляющих исхода изысканиях, когда общепринятые,
общеизвестные, обычные доводы не кажутся убедительными, необходимо испытывать
новые способы, не смотреть на них свысока, а просто брать старое и всячески
доискиваться истины.
2. Например ты, конечно, сразу видишь, что нелепо утверждение, будто
видимый на луне образ есть следствие болезненного состояния зрения,
не выносящего по-слабости [ее] блеска, которое мы называем ослеплением.
Здесь не принимается во внимание то, что такое явление должно бы было
происходить скорее от солнца, которое остро и жгуче (так, Эмпедокл хорошо
указывает на различие обоих светил: "Острострелое солнце и кроткая
луна", назвав действие луны кротким и безболезненным). Кроме того,
это не объясняет почему те, кто имеет плохое и слабое зрение, не замечают
на луне никакого разнообразия фигуры, и луна сияет для них, как гладкий
и полный диск; а напротив, те, кто обладает сильным и острым зрением,
лучше различают подробности, разбирают черты лица и яснее схватывают
разнообразие. Следовало бы, полагаю, наоборот, видимому образу быть
резче там, где поражение сильнее, если только явление было болезненным
состоянием глаза. Против этого говорит и неровность [освещения]: лик
представляет не сплошную, слитную тень, но, как метко выразился Агесианакт:
Вся [луна] по окружности сияет огнем, а посредине
Виднеется как бы глаз девушки, темно-синий,
И гладкое чело; что вполне походит на лицо.
И действительно, идущие кругом теневые пространства подлегают под светлые
и, наоборот, последние теснятся к первым, даже будучи от них отрезаны,
и вообще переплетаются одни с другими так, что является подобие рисованной
картины. Это обстоятельство Аристотель, по-видимому, не без основания
выставляет против вашего Клеарха. Ведь Клеарх "ваш", поскольку
он был приятелем древнего Аристотеля, хотя и извратил многие положения
перипатетиков".
3. Когда вмешался Аполлонид и спросил, что это было за мнение Клеарха,
я отвечал, что ему менее всех простительно не знать этого мнения, составляющего
как бы сердцевину геометрии. Ведь Клеарх говорит, что так называемое
лицо луны есть видимые зеркальные отражения и подобия великого [земного]
моря. Ибо отраженное зеркалом зрение, естественно со многих сторон достигает
того, что не видно непосредственно, а сама луна по гладкости и блеску
есть наилучшее и самое чистое из зеркал. Следовательно, как, по вашему
мнению, отраженное к солнцу зрение, приводит к появлению радуги в облаке,
получившем мало-помалу влажную взвешенность и плотность, так, полагал
Клеарх, и на луне видно внешнее море не в том месте, где оно [действительно]
находится, но там, где пришли в соприкосновение отклонившееся к океану
зрение и отражение океана к нам. В таком смысле выразился и Агесианакт
в одном месте:
Или великая волна океана, бушующего напротив,
представляла бы образ в пылающем огнем зеркале.
4. Аполлонид, которому это понравилось, заметил: "Какое своеобразное
и совершенно новое соображение человека и смелого, и богатого знанием!
Но в чем состояло возражение ему?" "Во-первых", - говорю,
- "в том, что природа внешнего моря однообразна - это сливающееся,
непрерывное водное пространство, а очертание темных пятен на луне не
однообразно - оно представляет как бы перешейки, причем освещенные части
разделяют и разграничивают тень. Отсюда, поскольку каждое место отделено
и имеет свою границу, то выступы светлых частей в темные, принимая вид
возвышенностей и углублений, создают изображение весьма похожее на глаза
и губы. Поэтому следует или допустить несколько внешних морей, разделяемых
перешейками и материками, что нелепо и неверно, или одно внешнее море,
- тогда невероятно, чтобы изображение его представлялось разорванным.
Вот о чем безопаснее спросить, нежели ответить в твоем присутствии:
раз обитаемая земля имеет ширину и длину, то допустимо ли, чтобы отраженное
таким образом от луны зрение достигало моря для всех одинаково, между
прочим и для тех, которые плывут или живут на самом великом море, например,
для бриттов, если при том земля не служит, как вы [математики] утверждаете,
центром для лунной сферы? Исследовать это явление", - продолжал
я, - "твое дело, но отражение взгляда - от луны или вообще - уже
не твое и не Гиппархово, ибо хотя он и друг [нам], но многие не разделяют
его мнений о свойстве зрения. Правдоподобнее, что оно есть однородное
смешение и сочетание, нежели что тут есть какие-то столкновения и отскакивания,
какие Эпикур принял для атомов. Но Клеарх, полагаю, не пожелает предположить
вместе с вами луну телом весомым и твердым, а, как вы утверждаете, считает
ее эфирным и светящим; а будучи таковою, она должна поражать зрение
и заставлять его отвращаться - так, что отражение [здесь] не будет иметь
места. Если же от нас требуют чего либо еще, то мы спросим, каким образом
только на луне море отражается как лицо, почему его не видно ни в одном
из столь многих светил [ўstљrwn], хотя разумно было бы, чтобы зрение
испытывало это действие или ото всех светил или ни от одного? Но ты",
- сказал я, обратившись к Луцию, - "напомни, какое из наших положений
было первым".
5. Луций на это отвечал: "но чтобы не подать вида, будто мы слишком
пренебрежительно относимся к Фарнаку, оставляя невыслушанным мнение
стоиков, скажи хоть что-нибудь против человека, который принимает луну
за смешение воздуха и нежного огня, а затем говорит, что она становится
похожею на лицо от помрачающего ее воздуха, как при набегающей на водную
гладь ряби".
"Ловко однако, Луций, ты прикрываешь нелепое мнение благовидными
словами", - сказал я, - "но наш товарищ выразился не так:
он сказал, как это и действительно есть, что они марают луну, пятная
и черня ее, одновременно называя Артемидой и Афиной, и в то же время
делая ее смешением массы темного воздуха и тлеющего огня и не имеющей
собственного воспламенения и сияния, подобно молниям, называемым у поэтов
лишенными блеска и полыхающими. Но что тлеющий огонь, каким они представляют
луну, не может ни продолжаться, ни вовсе поддерживаться, если не будет
иметь твердого вещества, в котором он находил бы себе место и пищу,
то это, полагаю, лучше философов видят те, которые в шутку говорят,
что Гефест называется хромым потому, что огонь не горит без дерева,
как хромые не ходят без костыля. Итак, если луна есть огонь, то откуда
взялось у нее столько воздуху? Ибо это пространство, вращающееся над
нами, - место не воздуха, но сущности более благородной и имеющей свойство
делать все тонким и воспламенять. Если же там появился воздух, то отчего
он не исчезает, переходя в другой вид, изменяясь под действием огня
в эфир, но сохраняется и пребывает столько времени совместно с огнем,
словно гвоздь, наглухо заколоченный в то же место? Так как воздух редок
и смешан, то ему следовало бы не становиться неизменным, а изменяться;
оставаться же густым в соединении с огнем невозможно при отсутствии
влаги и земли, от коих одних только и сгущается обыкновенно воздух.
А стремительное движение воспламеняет воздух даже в камнях и в холодном
свинце, а не то что в огне, вращающемся с такою быстротой. Они восстают
против Эмпедокла, который делает луну комом мерзлого, наподобие града,
воздуха, окруженного сферой огня; а сами утверждают, будто луна, которая
де есть огненный шар, содержит в себе воздух, рассеянный там и сям,
и притом не имеет на себе ни трещин, ни углублений и впадин, которые
приписывают ей представляющие ее подобной земле, но [имеет] воздух,
лежащий на ее выпуклой поверхности. Такое представление и с понятием
устойчивости не совместимо, и не отвечает виду луны, представляющемуся
во время полнолуния; ибо темные и тенистые места [воздуха] не должны
бы были [тогда] различаться, но все бы меркло при затемнении или блистало
вместе, когда солнечный свет охватывает луну. Ведь у нас в углублениях
и впадинах земли, куда свет не проникает, воздух бывает погружен в тень
и не освещен, а разлитый кругом на внешней стороне земли имеет освещение
и световидную окраску. Причина в том, что благодаря разреженности, он
принимает всякое качество и способность, в особенности, если только
скользнет по нему или, как ты говоришь, коснется его свет, он совершенно
изменяется и освещается. Итак, все это, по-видимому, хорошо согласуется
с представлением тех, кто загоняет на луне воздух в углубления и расселины,
и в то же время полностью опровергает вас [стоиков], составляющих ее
шар, неизвестно как, из смешения воздуха и огня; ибо невозможно, чтобы
на ее поверхности оставалась тень, когда солнце освещает всю ту часть,
которую мы обнимаем зрением".
6. Я еще говорил это, как Фарнак заметил: "Вот опять у нас завелся
этот распространенный прием, заимствованный у Академии: каждый раз в
прениях с другими не представлять доказательств своим утверждениям,
но заставлять противников защищать собственные положения, а не возражать.
Сегодня, однако, вы меня не заставите защищать то, в чем вы обвиняете
стоиков, прежде чем я с вас взыщу пеню за то, что вы перевертываете
мир вверх дном".
Луций улыбнулся. "Только не обвиняй", - сказал он, - "нас
в нечестии. Так Клеанф полагал, что греки должны привлечь к суду Аристарха
Самосского за то, что он будто двигает с места центр [™s…a] мира, потому
что сей муж пытался объяснять небесные явления предположением, что небо
неподвижно, а земля движется по наклонной окружности [эклиптике], вращаясь
вместе с тем вокруг своей оси. Мы [академики] сами от себя теперь ничего
не утверждаем, но те, милый мой, кто полагает, что луна это земля, разве
более вас [стоиков] переворачивают [мир] вверх дном, когда вы подвешиваете
землю в воздухе? Однако земля много больше луны согласно математикам,
которые вычисляют величину луны во время затмений, когда она проходит
через ее тень. Ибо тень земли простирается, суживаясь, потому что освещающее
тело больше [земли]. Тонкость и узость вершины [этой тени] были, как
утверждают, замечены даже Гомером: он назвал ночь "острою"
вследствие остроты [земной] тени. И все таки луна, захватываемая во
время затмений этим острием, проходит тень едва тремя своими величинами.
Разочти же, скольким лунам равняется земля, если наименьшая бросаемая
ею тень имеет ширину трех лун.
Но вы все таки побаиваетесь за луну, как бы она не упала. А за землю
вас, быть может, успокоил Эсхил, сказав, что Атлант
стоит, поддерживая плечами столпы неба и земли,
неудобоносимое бремя .
Или, если под луной находится легкий воздух, неспособный держать плотную
тяжесть, землю, как говорит Пиндар "подпирают утвержденные на адаманте
столпы". Поэтому Фарнак за себя не боится, что земля упадет, но
жалеет живущих под линией прохождения луны эфиопов и тапробанов, как
бы на них не рухнула такая тяжесть. Однако, луну охраняет от падения
само движение и быстрота обращения, подобно тому, как предметам, вложенным
в пращу, не дает выпадать круговратное движение. Ведь каждый предмет
увлекается естественным ему движением, если его не отклоняет в сторону
какая иная сила. Поэтому и луну не увлекает тяжесть, действие которой
уничтожается круговым движением. Скорее, быть может, была бы причина
удивляться, если бы луна была неподвижна, подобно земле. Итак у луны
есть веская причина не стремиться сюда; а земле, как не имеющей другого
движения, следовало бы двигаться, повинуясь тяжести; а она тяжелее луны
не только благодаря большему объему, но еще и потому, что луна стала
легкою от воспламенения и сгорания. Вообще из твоих слов видно, что
луне, если она огонь, нужна была бы земля и вещество, которые служили
бы ей основанием и поддерживали бы ее [жизненную] силу. Ибо нельзя представить
себе огонь не гаснущим без [горючего] вещества. А земля, как вы утверждаете,
существует без основания и корня".
"Совершенно верно", - заметил Фарнак, - "земля занимает
срединное место, как ей свойственное и предназначенное от природы, ибо
к нему отовсюду тяготеет все весомое, к нему несется и в нем сосредотачивается.
Все пространство [cиra], находящееся выше, если и принимает что земное,
насильственно взброшенное, то немедленно выдавливает его сюда, или точнее
позволяет его увлечь прирожденным ему тяготением".
7. При этих словах, желая дать Луцию время собраться с мыслями, я спросил:
"Кто это из трагиков, Феон, сказал, что врачи "горькую желчь
выгоняют горькими лекарствами"? Когда он отвечал, что это Софокл,
я заметил, что врачам это необходимо дозволить, а философов не следует
слушать, когда они хотят защищать парадоксы парадоксами и, восставая
против чудных теорий, придумывают еще более небывалые и чудные, как
те, например, кто предполагает "стремление к центру". Какой
нелепости не содержится в этом положении? Не следует ли (отсюда), что
земля есть шар, хотя на ней столько углублений, возвышенностей и неровностей?
Или что на ней, будто бы, живут антиподы, обращенные, подобно точащим
дерево червям и ящерицам, верхними частями вниз, а нижними держащиеся
за землю; а сами мы ходим, держась не отвесно, а набок и в наклонном
положении, как пьяные? Или что глыбы в тысячу талантов весом, несясь
через глубину земли, остановились бы, достигая центра, хотя и не встречали
бы никакого препятствия и ничем не задерживались; если же, вследствие
стремительности, миновали бы центр, то опять возвращались бы и поворачивали
назад сами собою? Или что части метеоров, сгоревшие по обе стороны земли,
неслись бы постоянно вниз, но упав на землю извне, протискивались бы
внутрь и закапывались около центра? Или что стремительное течение воды,
несущейся вниз, если достигло бы точки центра, который, сами они считают
бестелесным, то останавливалось бы подвешенное или двигалось бы вокруг
безостановочно колеблясь и всегда в висячем положении? Ведь некоторые
из этих явлений, даже при усилии составить себе ложное представление,
едва ли кто в состоянии представить возможными. Это и значит ставить
верх низом и перевертывать все с ног на голову, когда до центра земли
предметы оказываются "внизу", а под центром вновь появляются
"наверху" - так что если бы кто, по отношению к земле, стал
в ее центре по пояс, то у него и голова была бы "вверху" и
ноги "вверху", и если бы прокопать на другую сторону [земли],
то при выходе на поверхность "низ" его тела был бы "верхом",
а при выкапывании его тянули бы сверху вниз. Если же представить кого
помещенным к последнему [человеку] в обратном положении, то о ногах
обоих следовало бы сказать, что они направлены вверх.
8. При таком множестве противоречащих общим воззрениям положений сами
философы подлинно таскают, взвалив на спину, уже не суму, но снаряжение
и шатер какого-нибудь фокусника, хотя о других говорят, будто те желают
вызвать смех, помещая луну, которая де есть земля, не в центре, а вверху.
Впрочем, если всякое весомое тело тяготеет к одной своей точке и всеми
своими частями стремится к своему центру, то земля будет притягивать
к себе все свои части, имеющие вес, не столько потому, что она есть
центр вселенной, сколько оттого, что представляет целое; и то, что к
ней тяготеют предметы, служит доказательством не ее срединного положения
в мире, но их общности и сродства с нею: будучи насильственно от нее
оторваны, они снова несутся к ней. Ибо как солнце притягивает к себе
свои составные части, так и земля принимает камень, как собственность
и принадлежность; отсюда всякое подобное тело с течением времени объединяется
и срастается с нею. Если же существует какое тело, искони земле не принадлежащее
или от нее не отторгнутое, но имеющее свой собственный состав и природные
свойства, каковою философы желали бы признать, например, луну, то что
мешает ей быть и пребывать отдельно самой по себе плотно окруженной
своими частями и из них сомкнутой? Ведь, во-первых, не доказано, что
земля есть центр всех вещей, а, во-вторых, то, каким образом здесь тела
связаны и сплочены с землею наводит на мысль о том, каким образом составляющие
луну вещи, вероятно, стремятся к луне и там постоянно пребывают. А тот,
кто все землеобразное и тяжелое насильственно сводит в одно место, делая
из него части одного тела, не вижу, почему не признает того же необходимым
условием и для веществ невесомых, допуская отдельное существование столь
многих огненных соединений, а не признает прямо, соединяя все звезды
в одно целое, что должно быть общее тело у всего носящегося в высоте
и огневидного".
9. "Но, любезный Аполлонид", - продолжал я, - "вы [математики]
утверждаете, что солнце отстоит от верхней сферической поверхности на
бесчисленные мириады [стадий], и над ним несутся на громадных друг от
друга расстояниях Светоносец, Сияющий и другие планеты, ходящие под
неподвижными звездами; а для тех нижних и подобных земле тел, вы полагаете,
космос не дает в себе места и расстояний. Смотрите, как странно, если
мы станем утверждать, что луна не есть земля, потому что она удалена
от нижней области, а светилом [ўstron] ее называть будем, хотя и видим,
что она отстоит от верхней поверхности на столько мириад стадий, будто
погружена в некую бездну. Ниже звезд она настолько, что едва ли кто
мог бы выразить словами расстояние, и у вас, математиков, при вычислении
недостало бы для этого чисел. Но земли она в известном смысле касается
и, кружась около нее на небольшом расстоянии, как говорит Эмпедокл:
вращается словно ступица колесницы,
которая крайнюю <мету ристалища огибая>...
Часто она даже полностью покрывается тенью земли, которая простирается
на небольшую длину вследствие громадной величины освещающего ее тела.
Видимо, она движется так близко вокруг земли, почти в ее объятиях, что
заслоняется землей от солнца, пока не выйдет из того тенистого, земного
и ночного места, которое есть удел земли. Поэтому, полагаю, мы можем
смело сказать, что луна находится в пределах земли, будучи затмеваема
ее оконечностями.
10. Оставив в стороне прочие неподвижные и движущиеся светила, посмотри,
что говорит Аристарх в сочинении О величинах и расстояниях, а именно:
"расстояние солнца от нас больше, чем расстояние луны в 18 раз,
и меньше, чем в 20". Согласно наибольшей оценке, полагают, что
луна отстоит от нас на 56 земных радиусов, а земной радиус равен в среднем
40 тысяч стадий. По этому расчету солнце далее луны на 40300 тысяч стадий.
На такое расстояние луна удалена от солнца вследствие своей тяжести
и настолько же приближена к земле; так что если распределять природы
по их местам, то луну присваивает себе та часть и пространство, в коих
помещена земля, поскольку вследствие близости и соседства луна подлежит
земным условиям. Думаю, что мы нисколько не погрешаем против истины,
когда, отводя так называемым "верхним" телам столь большое
пространство, оставляем и "нижним" для обращения некоторый
простор, как, например, от земли до луны. Ибо, как неверно судит тот,
кто только крайнюю поверхность неба называет "верхом", а все
остальное "низом", так нельзя одобрить и того, кто "низ"
ограничивает землею, или, точнее, ее центром. Напротив, и там, и здесь
следует принять такое пространство, раз это допускает вселенная при
ее величине. Тому, кто утверждает, что все, начиная от земли и выше
ее, есть "верх", другой возражает, что, наоборот пространство
от сферы неподвижных звезд есть "низ".
11. Наконец, в каком смысле говорят, что земля помещена в центре, и
в центре чего? Ведь вселенная беспредельна, а беспредельному, не имеющему
ни начала, ни предела, нельзя иметь и центр, ибо и центр есть в некотором
смысле предел, а беспредельное есть отсутствие предела. Утверждающий
же, что земля есть центр не вселенной [toа pantХj], но [видимого] мира
[kТsmou], наивен, если полагает, что и относительно самого мира не существует
тех же недоумений: во вселенной и у мира нет центра; и у него нет пристанища
и оседлости; он носится в беспредельной пустоте [kenщ], не имея впереди
перед собой ничего ему родственного, а если и покоится, то встретив
причину остановки в чем-либо ином, но не в природных свойствах этого
места. Подобные соображения можно применить и к земле с луною: одна
здесь неподвижна, другая движется там в силу скорее иного духовного
и физического, чем [пространственного] различия. Кроме того, обрати
внимание, не упустили ли стоики из виду какого-либо важного соображения.
Ведь если что-либо, оказавшись каким бы то ни было образом вне центра
[земли], находится "вверху", то "внизу" нет ни одной
части мира. Но тогда и земля, и все, на ней помещающееся, короче всякое
тело, стоящее и лежащее около центра, находится "вверху",
а "низ", будучи единым и единственным, есть та невещественная
точка, которая необходимо противополагается всей природе мира, потому
что "низ" естественно противоположен "верху". И
не в одном только этом заключается несообразность, но и в том, что весомые
тела утрачивают причину тяготеть и нестись туда, ибо "внизу"
нет никакого тела, к коему они двигались бы, а невещественному нельзя,
да и сами [стоики] не желают, приписывать такую силу, чтобы оно притягивало
к себе все и удерживало около себя. Впрочем, и вообще мнение, будто
"верх" есть целый мир, а "низ" ничто, кроме невещественного
и непротяженного предела, оказывается не имеющим смысла и противоречащим
действительности; наше же положение, что великое и обширное пространство
поделено на "верх" и "низ", удобопонятно.
12. Однако, предположим, если хочешь, что небесные тела имеют на небе
движение вопреки природе, и рассмотрим постепенно, без раздражения,
но спокойно, что этот факт доказывает не то, что луна не есть земля,
но что она земля, помещенная там, где по существу ей быть не следует.
Ведь и огонь Этны находится под землей вопреки своей природе, но все
же он огонь; и воздух, заключенный в мехи, по природе стремится вверх
и не имеет веса, но поневоле попал туда, где по его природному свойству
ему быть не следует. Сама душа", - продолжал я, - "клянусь
Зевсом, разве не вопреки своей природе заключена в теле, быстрая - в
медленном, огненная, как вы [стоики] утверждаете, - в холодном, невидимая
- в доступном чувствам? Разве из-за этого стали бы мы отрицать, что
душа находится в теле, и что ум, вещь божественная, хотя и обходит,
и пролетает мнгновенно все небо, землю и море, вошел в мясо, жилы, костный
мозг под [власть] тяжести, плотности и бесчисленных воздействий [paqљwn]
посредством овлажнения. А этот ваш Зевс, будучи по своей природе одним
большим и сплошным огнем, разве теперь не опустился вниз, не склонился
и не видоизменился, став и становясь при изменениях всем, чем угодно?
Так смотри, мой милый, остерегайся, как бы перемещая и отводя вещи к
их "естественным" местам, не измыслить какого расстройства
в мире и не внести в вещи эмпедоклову Распрю, или скорее не двинуть
бы на природу древних титанов и гигантов и не пожелать увидеть тот мифический
страшный разлад и беспорядок, помещая порознь все весомое и все невесомое.
Как говорит Эмпедокл:
там не видны ни светлый лик солнца,
ни косматая мощь земли, ни море.
Там ни земля не была причастна теплоте, а вода - воздуху, наверху не
было ничего весомого, а внизу - легкого. Начала всех вещей были несмешанными,
равнодушными [друг к другу] и отделенными, и не вступали в соединение
и общение одно с другим, убегая и отвращаясь друг от друга, упорно несясь
своими собственными путями. Они были в таком состоянии, в каком бывает
все, в чем, по Платону, не присутствует бог, то есть в состоянии тел,
когда их оставили ум и душа. Так было пока по воле промысла не зародилось
в природе любовное томление [ѓmertТn], не явилась Любовь [filТthtoj],
и Афродита, и Эрот, как выражаются Эмпедокл, Парменид и Гесиод, дабы,
поменявшись местами, переняв друг от друга силы, [элементы] одни связанные
необходимостью движения, другие - покоя, насильственно вынужденные выступить
из "естественного" состояния и перейти в лучшее, установили
бы гармонию и общность [koinwn…an] вселенной.
13. Ведь если ни одна из частей мира не занимала бы положения, противного
ее природе, но каждая находится там, где ей подобает в силу ее естественных
свойств, не нуждаясь ни в каком перемещении и ни в каком переустройстве,
и не имев в них нужды изначала, то я недоумеваю, в чем же задача промысла
и чего творцом и отцом-зиждителем был Зевс, высший художник. Ведь и
для военного дела не было бы надобности в строевом искусстве, если бы
каждый воин знал ряд, место и время, которые он обязан занимать и соблюдать;
не нужно было бы ни садовников, ни строителей, если бы в первом случае
вода являлась сама собою и поливала то, что нужно, а в другом кирпич,
дерево и камень в силу природных влечений и указаний сами собою складывались
бы в стройное здание и занимали [подобающее им] место. Если же такое
представление совершенно уничтожает промысел, и богу, напротив, подобает
приводить в порядок и распределять существующее, то что удивительного,
если природа устроена и распределена так, что огонь помещен здесь, хотя
звезды - там, что земля - здесь, а луна - там вверху, подчиненная более
могучим, нежели природные, узам разума [lТgon]? Если все должно повиноваться
природным влечениям и двигаться по природным условиям, то ни солнце,
ни Светоносец, ни одно из прочих светил не неслись бы по круговым линиям,
ибо природа требует, чтобы все легкое и огневидное двигалось вверх,
а не кругом. Если в отношении места природа допускает такое отступление,
что огонь является здесь несущимся вверх, а когда достигает неба, то
в силу круговратного его движения вращается вместе с ним, то что удивительного,
если и весомым, землеподобным телам приходится, попав туда, быть также
вовлеченными окружающей их средой в иной вид движения? Ведь не может
быть, чтобы небо по природе отклоняло легкие тела от стремления вверх,
но не могло совпадать с весомыми и тяготеющими книзу; напротив, так
же как оно воздействовало на первые, оно воздействовало и на вторые,
изменив их естественные свойства к лучшему.
14. Однако, если наконец отбросить порабощающие нас привычки и мнения
и смело высказать очевидное, то, по-видимому, ни одна часть вселенной
сама по себе не имеет своего особенного строя, положения или движения,
которое можно было бы условно назвать "естественным". Напротив,
коль скоро каждая часть представляется движущейся соответственно и сообразно
тому, ради чего она произошла, для чего родилась и создана, то всякий
раз, когда она подлежит действию или его производит, либо находится
в том состоянии, которое потребно для охранения, украшения или укрепления
этой части, тогда она и является имеющей место, и движение, и состояние
согласные с природой. Если какое существо и появилось согласно природе,
то это человек, который имеет вверху, особенно в области головы, части
тяжелые и землеобразные, в середине - теплые и огнеобразные, из зубов
[у него] одни растут сверху, другие - снизу, и ни те ни другие не вопреки
природе. Как огонь, сверкающий вверху, в глазах, нельзя считать "естественным",
так и тот, что заключен в желудке и сердце невозможно признать помещенным
вопреки природе: в обоих случаях огонь занимает надлежащее и полезное
положение. "У улиток и камнекожих черепах", поучает Эмпедокл,
и у всех моллюсков, "ты увидишь землю, обитающую поверх кожи";
это каменистое вещество, помещаясь сверху, не раздавливает тела, и наоборот,
теплота не исчезает, отлетая вверх, но они смешаны и входят в состав
животного сообразно природе каждого.
15. Таково же, вероятно, и строение мира, если он живое существо: во
многих частях у него земля, во многих огонь, вода и дыхание [pneаma],
не насильственно втиснутые, но разумно распределенные. Как глаз не легкостью
своею вытиснут в эту часть тела, так и сердце не вследствие тяжести
соскользнуло и упало в грудь, но так лучше было разместить их. Поэтому
в отношении частей мира мы не должны думать, ни что земля лежит здесь,
поскольку опустилась вследствие тяжести, ни что солнце, как думал Метродор
Хиосский, по причине легкости было выдавлено в верхнее пространство,
подобно надутому меху, ни что прочие звезды очутились на тех местах,
где они находятся, как развешанные на весах. Напротив, по логике [lТgon],
звезды, как светоносные глаза, вделанные в лик вселенной, движутся по
круговым линиям, а солнце, имея функцию [dЪnamin] сердца, рассылает
и рассеивает теплоту и свет, как кровь и дыхание; землей же и морем
мир "естественно" пользуется, как животные чревом и мочевым
пузырем. Луна, находясь между солнцем и землей, как печень или какая-нибудь
другая мягкая внутренность, помещенная между сердцем и желудком, рассылает
сюда вниз теплоту, а идущие отсюда вверх испарения утончает, как бы
переваривая и очищая их, и распространяет вокруг себя. Приносит ли землевидный
и плотный состав луны какую пользу и имеет ли применение в других отношениях,
нам неизвестно. Во вселенной же целесообразность [bљltion] имеет перевес
над принуждением. Таким образом, что нам принять за правдоподобное из
того, что говорят стоики? Они утверждают, что светоносная и тонкая часть
эфира благодаря разреженности стала небом, а часть сгущенная и сплоченная
- звездами; и что луна между ними - [тело] самое бездейственное и самое
мутное. Но все таки глазами можно различить, что она не отделена от
эфира, но вокруг нее его еще много, в нем она движется, и немало имеет
под собой, где, как сами они говорят, кружат бородатые звезды и кометы.
Таким образом каждому из [мировых] тел склонности заданы не весом или
легкостью, но их размещение есть следствие другого принципа".
16. Сказав это, я был готов передать слово Луцию, так как беседа подходила
уже к изложению доказательств, но Аристотель, улыбнувшись, заметил:
"Свидетельствую, что все это возражение ты направил против тех,
которые предполагают луну полуогненной, в общем же, утверждают, что
тела сами собой тяготеют одни вверх, другие вниз. А есть ли такой, кто
говорит, что звезды движутся по круговым линиям от природы и что они
имеют сущность далеко отстоящую от четырех [подлунных] сущностей, тебе
даже случайно не пришло на память, чтобы мне не трудиться".
Тут вмешался Луций и сказал: "мой милый, быть может, прочие светила
и все небо, находясь, по вашему предположению, в среде чистой, несмешанной,
свободной от всякого изменения и порчи, описывают пути по невидимой
и бесконечной кривой. Об этом никто не стал бы спорить с тобой и твоими
друзьями, хотя здесь десятки тысяч недоумений. Когда же рассуждение,
спускаясь ниже, коснется луны, то оно уже не отстаивает за ней той неизменяемости
и красоты этого тела. Оставляя в стороне прочие ее уклонения и отличия,
этот самый видимый на ней лик явился вследствие какого-то изменения
ее сущности или посторонней примеси. Предмет, допускающий смешение,
допускает и воздействие, ибо лишается чистоты, насильственно наполняемый
худшим веществом. А косность луны, ее медлительность и малость тепла,
от которого по Иону "не зреет темная гроздь", чему приписать
кроме ее слабости и порчи, если вечное и небесное тело может быть причастно
порче? Вообще, любезный Аристотель, если луну признать землей, то она
представляется телом вполне прекрасным, дивным, правильно устроенным;
но, как звезда или светило, или вообще как тело божественное и небесное,
я опасаюсь, не была бы она безобразна и неблаголепна и не унижала бы
почетное наименование, если при таком множестве небесных тел она одна
ходит, нуждаясь в постороннем свете, и по Пармениду: "всегда озирается
на лучи солнца".
Наш товарищ встретил одобрение, указав в своем изложении на положение
Анаксагора, что "солнце влагает в луну свет". Поэтому я не
стану повторять то, что узнал от вас и среди вас, и охотно перейду к
остальному. Итак, луна, вероятно светит не как стекло или кристалл вследствие
освещающего и принизывающего ее солнечного света и, с другой стороны,
не вследствие как бы соединения своего блеска и света с солнечным подобно
тому, как соединением факелов усиливается освещение. Ибо в таком случае
и во время новолуния, равно как и при четвертях, для нас она будет полной,
поскольку не покрывает и не заслоняет солнца, а оно, вследствие ее проницаемости,
просвечивает сквозь нее или же присоединением своего делает ярче и сильнее
ее свет. Ибо ее [невидимость] во время соединения [с солнцем] нельзя
объяснить ее отклонениями [по ширине] и отворотами, как это бывает,
когда она является то половинной, то обоюдовыпуклой, то серповидной,
"находясь на одной прямой с источником света", как выражается
Демокрит, "перехватывает и принимает [на себя] солнечные лучи"
так, что ей и самой следовало бы быть видимой и солнцу просвечивать
через нее. Но она отнюдь не делает этого: она тогда и сама не бывает
видима и солнце заслоняет, даже нередко делает его [совсем] невидимым.
Как говорит Эмпедокл:
Рассеивает его лучи,
Когда оно проходит поверх нее,
затемняет столько Земли,
Какова ширина светлоокой Луны,
как если бы свет падал на ночь и мрак, а не на другое светило. Объяснение
Посидония, что солнечный свет не проникает к нам через луну вследствие
ее глубины, опровергается без труда: воздух, будучи неизмерим и имея
глубину во много раз большую, нежели луна, весь пронизывается и освещается
лучами [солнца]. Остается, следовательно, мнение Эмпедокла, что свечение
Луны, наблюдаемое на Земле, есть некоторое отражение луной солнечного
света. Поэтому до нас не достигает ни яркость, ни теплота света, как
следовало бы при воспламененности [луны] и смешения света обоих светил.
Подобно тому, как голоса при отражениях дают отзвуки более глухие, нежели
звуки самого голоса, и удары отскакивающих снарядов менее сильны, "так
и луч, ударившийся о широкий диск луны", достигает нас в отражении
слабым и притупленным вследствие уменьшающейся от преломления силы".
17. Подхватив эти слова, Сулла заметил: "В этом, конечно, есть
некоторое правдоподобие; но получило ли разрешение наиболее сильное
из возражений, или же оно прошло у нашего собеседника незамеченным"?
"Что ты имеешь в виду", - спросил Луций, - "недоумение
по поводу половинной луны?". "Совершенно верно", - сказал
Сулла, "ведь имеет же какое-нибудь основание то положение, что
если всякое отражение происходит под равными углами [что и падение],
то когда половинная луна находится в середине неба, свет от нее несется
не на землю, а скользит в сторону. Солнце, находясь у горизонта, лучом
касается луны; поэтому луч, отразившись под равными углами, выйдет на
противоположную сторону [горизонта] и не направит свет на нас; иначе
следовало бы допустить значительное изменение угла и отклонение луча,
а это невозможно". "Но и это, клянусь богами, было высказано",
- отвечал Луций, смотря в то время, как говорил, на математика Менелая
"Мне", - сказал он, - "совестно, милый Менелай, в твоем
присутствии опровергать математическое положение, служащее, можно сказать,
основанием учению об отражении. Однако же необходимо заметить, что положение,
"будто всякое отражение происходит под равными углами", и
не самоочевидно и не всеми принимается [на веру]. Оно опровергается,
во-первых, вогнутыми зеркалами, когда при направлении зрения на известную
точку они дают изображения большие действительных; опровергается также
двустворчатыми зеркалами, когда, при наклонении их друг к другу и образовании
внутреннего угла, каждая из двух поверхностей дает двойное изображение
и видны бывают четыре изображения одного лица: два перевернутых и два
неперевернутых, заметные в глубине зеркал, неясные. Причину их появления
объясняет Платон. Он сказал, что, если зеркала приподнять с двух сторон,
тогда лучи зрения обменяются отражениями, переходя с одной стороны на
другую. Если, следовательно, изображения отбрасываются к нам одни прямо,
другие соскальзывают на иные части зеркал и [уже] оттуда возвращаются
к нам, то невозможно, чтобы все одновременно видимые отражения происходили
под равными углами. А иные [спорят с математиками] утверждая, что равенство
углов нарушается течениями света, несущимися с луны на землю, считая
такое объяснение более правдоподобным, нежели первое. Но все-таки, если
и следует подарить и уступить это положение многолюбезной геометрии,
то, во-первых, такое явление должно происходить при тщательно отполированных
зеркалах, а луна имеет много неровностей и шероховатостей - так, что
лучи, падающие от большого тела на значительные возвышенности, отбрасываются
и рассеиваются, отражаются в разнообразных направлениях и переплетаются;
они образуют сложный отблеск, несущийся к нам как бы от многих зеркал.
Затем, даже если предположить, что у самой луны отражения совершаются
под равными углами, то очень возможно, что лучи, проносясь через столь
большое пространство, подвергаются преломлениям и отклонениям так, что
гнут и сливают свой свет. Некоторые даже чертежами доказывают, что многие
лучи испускаются по линии, проведенной от поверхности, которая отвернута
от нас. Но давать во время изложения и чертеж, и при том для многих
[собеседников], было бы неудобно.
18. Вообще", - продолжал Луций, - "я удивляюсь, почему это
против нас [академиков] выдвигают [свечение] половинчатой луны, а равно
обоюдовыпуклой и серповидной. Если бы масса луны, освещаемая солнцем,
была эфирной или огненной, то солнце не оставляло бы ей полушария, которое
для нашего восприятия всегда находится в тени и не освещено. Напротив,
если бы, обходя луну, оно лишь немного коснулось ее, то ей следовало
бы всей наполниться светом и, благодаря легкой подвижности света и повсеместному
его распространению, всей измениться. Ведь вино, коснувшись воды с краю,
и капля крови, попавшая в жидкость, окрашивают всю массу в пурпурный
цвет, да и сам воздух, говорят, становится весь солнечноярким не от
какого либо излияния солнечных лучей и не от смешения с ними, а от превращения
и изменения вследствие столкновения и соприкосновения со светом. Как
же [стоики] думают, что звезда, коснувшись звезды, или свет света не
смешиваются и не сливаются, но освещают лишь те части поверхности, которых
касаются? Круг, образуемый на луне солнцем при круговом его движении,
то совпадающий с кругом, который отделяет ее видимую часть от невидимой,
то становящийся к нему под прямыми углами - так, что пересекает его
и им пересекается - этими и другими наклонениями и положениями освещенной
части к неосвещенной дает луне очертания обоюдовыпуклые и серповидные
и всего яснее доказывает, что свет луны есть следствие не смешения,
но соприкосновения, и не совместного свечения [светил], но освещения
[ее со стороны]. А так как луна не только [сама] освещается, но посылает
и сюда отражение света, это явление дает нам еще более твердую основу
для выводов о ее сущности. Отражения производятся не чем либо редким
и мелкочастичным; трудно также представить себе свет отскакивающим от
света, или огонь от огня; но вещество, производящее отталкивание и отражение,
должно быть весомым и плотным, дабы произошел толчок и отскакивание.
Солнечному свету воздух дает проход, не противопоставляя препятствий
и сопротивления, но от деревянных вещей, камней и одежд, выставляемых
на свет, лучи солнца отбрасываются назад и рассеиваются. Таким же образом,
мы видим, солнцем освещается и земля: она не пропускает, подобно воде,
лучей в глубину, и подобно воздуху, через всю толщу; но, как по луне
движется от солнца круг такой величины, как та ее часть, которая заслоняется,
так движется другой круг и по земле, постоянно освещая такую же по величине
часть, а другую оставляя неосвещенною. Освещаемое пространство и на
луне, и на земле, по-видимому, немного больше полушария. Позвольте мне
выразить мою мысль геометрически, по способу аналогии: если из трех
тел, на которые падает солнечный свет - земли, луны и воздуха - освещение
луны походит более на освещение земли, нежели воздуха, то необходимо,
чтобы тела, испытывающие одинаковое действие от одного и того же предмета,
имели и свойства сходные".
19. Луция все одобрили и я заметил: "Прекрасно! К удачному объяснению
ты присоединил и удачное применение аналогии, ведь нельзя же не признать
твоих достоинств". "Итак", - улыбаясь продолжал он, -
"следует еще раз воспользоваться аналогией. И менно, из того, что
тела не только подвергаются одинаковому действию от одного и того же
тела, но и потому, что сами они производят на один и тот же предмет
действие одинаковое, мы выведем, что луна подобна земле. Что между наблюдаемыми
на солнце явлениями ни одно не походит столько на его закат, как затмение,
вы согласитесь со мною, припомнив недавнее соединение светил: начавшись
тотчас после полудня, оно сделало видимыми много звезд в разных частях
неба, а воздуху дало окраску, как на закате. Если же не припомните,
то вот наш Феон приведет нам места из Мимнерма, Кидия и Архилоха, и
кроме них из Стесихора и Пиндара, которые при затмениях горестно взывали,
что у них "похищают самое светлое божество", что "среди
дня настала ночь" и что луч солнца "[вступил] на стезю мрака",
и всех авторитетнее - Гомера, который говорит: "ночью и мраком
объемлются лица людей"; "солнце исчезло с неба", "когда
тает одна луна и нарождается другая".
Остальное доведено, полагаю, точными математическими изысканиями до
значения прочного и непоколебимого закона, именно: ночь есть тень земли,
солнечное затмение - тень луны, когда луч зрения останавливается луной.
При заходе солнце заслоняется от нашего зрения землей, а при затмении
- луной. Оба явления суть затмения, но при закате зрение заграждается
землей, а при затмении - тенью луны. Отсюда легко сделать вывод. Если
следствия подобны, то подобны и причины: одни и те же действующие [агенты]
приводят в одних и тех же вещах к одинаковым следствиям. Если же при
затмениях мрак не так глубок и не столь тяготеет над воздухом, как ночью,
то это неудивительно: хотя сущность тела, производящего ночь и производящего
затмение, одна и та же, величина его не одинакова. Египтяне, помнится,
утверждают, что луна есть семьдесят вторая доля [земли]; Анаксагор считал
ее равною Пелопоннесу; Аристарх доказывает, что отношение земного диаметра
к лунному менее, чем 60 к 19, но несколько более, чем 108 к 43. Следовательно,
земля, вследствие большого размера, полностью заслоняет солнце от зрения;
заграждение велико и его продолжительность равна длине ночи; а у луны,
хотя она иногда и закрывает все солнце, затмение не имеет ни продолжительности,
ни длительности: некоторые лучи выходят за край, не давая тени сгуститься
и стать совершенно мрачной. Древний Аристотель к прочим причинам того,
почему лунные затмения случаются чаще солнечных, добавляет еще следующую:
солнце затмевается, когда его заграждает луна, а луна затмевается землею;
и так как земля больше луны, то луна и затмевается чаще. Посидоний определил
это явление так: "затмением солнца является следующее состояние:
соединение тени луны с любой частью земли, которую она может закрывать.
Оно видимо лишь теми, между зрением коих и солнцем становится тень луны".
Недоумеваю, что он оставил сказать себе самому, раз признает, что на
нас падает тень луны: от звезды не может быть тени; ибо тенью называется
неосвещенное [место]; а свет не производит тени, но естественно уничтожает
ее.
20. Хорошо", - продолжал он, - "ну а какое доказательство
было представлено затем?" "Да что и луна", - отвечал
я, - "подвергается такому же затмению". "Ты это верно
напомнил", - сказал он. "Но должно ли мне допустить, что вас
это убедило и вы согласны, что луна затмевается, когда ее охватывает
тень, и обратиться к продолжению прежней речи, или представить изложение
с доказательствами каждого из перечисленных положений?" "Клянусь
богами", - сказал Феон, - "изложи свое рассуждение. Мне тоже
нужно некоторое убеждение, потому что я слышал только, что когда эти
три тела - земля, солнце и луна - попадут на одну прямую, то и случаются
затмения: то земля закрывает солнце от луны, то луна от земли. Солнце
затмевается, когда посредине между тремя становится луна, а луна, когда
посредине находится земля. Первое бывает в новолуние, а второе в полнолуние".
Тогда Луций начал: "Главнейшие из положений суть следующие. Прибавь,
если хочешь, во-первых, довод, вытекающий из очертания тени: она есть
конус, как это бывает, когда большой сферовидный огонь или свет обнимает
меньшую и сферовидную массу. Отсюда, при затмениях луны очертания затмеваемых
пространств на фоне освещенных выступов получаются вогнутыми; ибо сечения,
образующиеся при соприкосновении закругленного тела с таковым же - получает
ли оно их, или производит - и выходят из-за склонности к единообразию,
всегда закругленные. Во-вторых, ты, полагаю, знаешь, что у луны прежде
всего затмеваются части, обращенные к востоку, у солнца - западные;
и что хотя тень земли движется с востока на запад; солнце и луна движутся
в противоположном направлении - на восток. Эти явления и чувствам доступны
и для объяснения их не нужны длинные рассуждения: они неопровержимо
доказывают причину затмения. Так как солнце затмевается, когда заслоняется,
а луна, когда идет навстречу производителю затмения, то предпочтительнее,
а точнее, поэтому необходимо, чтобы солнце затмевалось с задней стороны,
а луна спереди. Покрытие начинается оттуда, откуда начинает надвигаться
покрывающее тело: луна, нагоняя солнце, надвигается на него с запада;
а на луну тень [земли] набегает с востока, наступая как бы в противоположном
направлении. В-третьих, прими во внимание продолжительность и величину
затмений. Затмеваясь в высоте и отдалении от земли, луна скрывается
на короткое время, а проходя близ земли и низко, она при этом явлении
заслоняется плотно и медленнее выходит из тени, хотя, проходя низко,
она имеет наибольшую, а в высоте наименьшую скорость. Причина этому
явлению в разнице тени: будучи наиболее широкой при основании, как это
бывает в конусообразных телах, тень, мало-помалу суживаясь, наверху
оканчивается острою и тонкой верхушкой. Отсюда луна, вступая в тень
внизу, захватывается наибольшими ее кругами и проходит глубокую и наиболее
густую ее часть; а вверху, как бы на отмели, скользнув по затененному
пространству, благодаря его узости, высвобождается из тени быстрее.
Я пропускаю то, что кроме этого было сказано собственно о фазах и различиях,
ибо для них, насколько возможно, подразумевается та же причина, и возвращаюсь
к предыдущему доказательству, основанному на свидетельстве чувств. Мы
видим, что огонь из затененного места дает более яркий свет и сияние.
Это происходит либо вследствие плотности затененного воздуха (который
не допускает истечений и разлитий, но связывает и стягивает вещество
света в одно), либо из-за изменений в нашем восприятии (подобно тому
как теплое рядом с холодным кажется теплее, а удовольствия после страданий
становятся сильнее, так и впечатление [fantas…an] из-за различий усиливается).
Более вероятным кажется первое объяснение, ибо при солнечном свете огонь
всякого свойства не только утрачивает световую способность, но вследствие
относительной слабости становится бездейственным и менее жгучим, ведь
жар солнца рассеивает и разрежает его силу. Тогда, если бы луне, как
светилу, по словам [стоиков], более мутному, достался на долю огонь
слабый и недействительный, то на ней не было бы ни одного из явлений,
наблюдаемых теперь; ей следовало бы представлять явления прямо противоположные:
являться, когда она скрывается, скрываться, когда теперь она является,
то есть, быть скрытой все остальное время, пока ее омрачает окружающий
эфир, и сиять и становиться видимою раз в шесть или иногда раз в пять
месяцев, когда она погружается в тень земли, поскольку из 465 полных
лунных затмений, 404 имеют шестимесячный цикл, а остальные - пятимесячный.
Через периоды такой продолжительности луна должна была быть видимою,
сияя в тени; а она в тени затмевается и теряет свет, вновь получая его,
как только выйдет из тени: она часто бывает видима даже днем; так что
она есть все что угодно, но не огненное и звездоподобное тело".
21. Когда Луций только заканчивал изложение, Фарнак и Аполлонид вместе
словно набросились на него. Затем, когда Аполлонид уступил слово Фарнаку,
то последний сказал, что это-то и доказывает всего лучше, что луна есть
звезда, или огонь, ибо во время затмений она не совсем невидима, но
представляет цвет как бы тлеющего угля, наводящий ужас, и этот цвет
есть ее собственный. А Аполлонид настойчиво возражал против тени: этим-де
словом математики всегда обозначают место неосвещенное, а небо не допускает
тени. Тогда я заметил: "Это значит возражать скорее против названия,
как в споре из-за слов, нежели против дела, как это должно быть в физике
и математике; ибо если бы кто не желал называть находящуюся под землей
и ею заслоняемую область - "тенью", а предпочел бы сказать,
что это место "без света", то луна, попав в него, все-таки
необходимо теряла бы свой свет. И вообще, - прибавил я, - наивно утверждать,
что тень земли не достигает туда, откуда тень луны, падая на зрение
и достигая земли, производит затмение солнца. Обращусь к тебе, Фарнак.
Тот, подобный тлеющему углю, раскаленный цвет луны, который ты признаешь
ее собственным, есть признак тела, имеющего плотность и толщину, ибо
на телах неплотных не бывает никакого остатка пламени, и уголь не образуется
там, где нет плотного тела, которое благодаря плотности и толщине, допускает
и сохраняет накаливание. Как и Гомер где-то сказал:
чуть же огонь ослабел и багряное пламя поблекло,
угли разгребши...
Ведь, как представляется, уголь не есть, кажется, огонь. Это подвергшееся
действию огня и им измененное тело; огонь же держится и продолжается
в массе твердой, имеющей плотную сердцевину. Пламя, напротив, есть воспламенение
и текучесть неплотного питания и материи; оно быстро прогорает вследствие
своей слабосильности. Следовательно, если бы цвет раскаленного угля
был собственным цветом луны, не было бы никакого более сильного доказательства,
что луна - тело землистое и плотное. Но этого нет, любезный Фарнак.
Во время затмений луна меняет много цветов, и ученые следующим образом
различают их, распределяя по времени и часу. Если луна затмевается с
вечера, то до третьего с половиной часа кажется весьма темной; если
в полночь, то посылает огненный и огневидный цвет; с седьмого часа с
половиной появляется краснота, и наконец, уже к утренней заре луна принимает
синеватую или светло-голубую окраску, по которой, конечно, преимущественно
и называли ее поэты и Эмпедокл "светлоокая". Итак, видя, что
луна принимает в тени столько оттенков, [возражатели наши] неправильно
останавливаются на одном цвете раскаленного угля, который можно бы было
назвать особенно чуждым луне и скорее примесью и остатком света, пробивающегося
сквозь тень; собственный же ее цвет - темный и землистый. Если здесь
[на земле], рядом с открытыми солнцу реками и озерами места, затененные
пурпурными и багряными тентами, окрашиваются и отсвечивают тем же цветом,
отбрасывая вследствие отражения множество разнообразных отблесков, то
что удивительного, если обильный поток тени, вливаясь как бы в небесное
море света - не постоянного и спокойного, но волнуемого тысячами звезд
и допускающего всяческие смешения и оттенки - принимает от луны то так,
то иначе выработанную окраску? Звезда или огонь не просвечивали бы сквозь
тень темным, голубоватым или синим цветом; а на горы, равнины и моря
налетают от солнца многочисленные оттенки цветов - смешиваясь с тенями
и туманами, блеск солнца накладывает оттенки, подобные краскам живописцев.
Цвета моря пытался тем или иным способом изобразить словами Гомер, говоря
о "фиолетовой" или "винно-красной пучине", о "пурпурной
волне", а в другом месте о "голубом море" и "белой
глади". О различиях же в окрасках земных предметов, наблюдаемых
в разное время, он умолчал, ибо количество их бесконечно. Невероятно,
чтобы луна имела, подобно морю, однообразную поверхность; по-видимому,
всего более она походит по природе на землю, изображенную в мифе древним
Сократом, который или иносказательно описывал здешнюю землю, или рассказывал
о какой-либо другой. И нет ничего невероятного и удивительного, если
луна, не содержа в себе ничего испорченного и гнилостного, собирает
от неба чистый свет и исполнена теплоты, которая есть огонь - не жгучий
и буйный, но влажный, безвредный, соответствующий ее природе; она имеет
удивительно красивые местности, пламенеобразные горы, зоны, окрашенные
в пурпур [с] золотом и серебром не рассеянным в глубине, но обильно
выступающим на поверхность в равнинах, или лежащим кругом по гладким
возвышенностям. Если же сквозь тень до нас доходит отблеск всего этого,
разнообразный из-за изменений и различий в окружающей [атмосфере], луна
от этого, конечно, не теряет ни в почести, ни в божественности, будучи
всегда почитаема у людей скорее как некая божественная и священная земля,
чем как грязный и мутный огонь, каким ее представляют стоики. Правда,
огонь пользуется поклонением при варварских обрядах у мидян и ассирийцев,
которые из-за страха предпочитают поклоняться не предметам, достойным
почитания, но скорее предметам, наносящим вред, дабы отвратить от себя
их гнев. У всякого эллина, однако, имя земли любезно и почетно, и у
нас это прародительский обычай чтить ее, как и другие божества. Но мы,
люди, очень далеки от того, чтобы луну, эту небесную землю, считать
телом без души и ума, лишенным тех свойств, в силу коих нам подобает
приносить божественные жертвы, по закону воздавая благодарения за полученные
блага и по естественному чувству чествуя то, что выше нас добродетелью,
силой и достоинством. Поэтому мы полагаем, что нисколько не грешим,
принимая луну за землю, а это видимое лицо ее - за следствие того, что,
как у нас земля имеет значительные углубления, так и луна изрезана глубокими
пропастями и расселинами, содержащими воду, или темный воздух: солнечный
свет внутрь их не проникает и их не касается, но затмевается и посылает
сюда прерывистое отражение".
22. Принимая слово, Аполлонид сказал: "Тогда, ради самой луны,
находите ли вы возможным, чтобы тени от каких-нибудь расселин, или пропастей
достигали нашего зрения здесь? Или вы не просчитываете последствий и
их должен высказать я? Слушайте же, хотя вы и сами знаете их. Видимый
поперечник луны имеет двенадцать пальцев при ее среднем удалении; а
каждое из темных и теневых пятен представляется более полупальца, так
что оно более двадцать четвертой доли ее диаметра. Теперь, если предположим
окружность луны только в 30000 стадий, а поперечник в 10000, тогда при
этом предположении каждое из теневых пятен на ней было бы не менее 500
стадий. Так посмотри, во-первых, возможно ли, чтобы на луне были такие
углубления и неровности, чтобы бросать столь большую тень; а затем,
как при такой величине они нам не видны?" Я отвечал ему улыбнувшись:
"Браво, Аполлонид! Ты подыскал такое доказательство, посредством
которого докажешь, что и я, и ты сам больше, чем знаменитые сыны Алоея,
не во всякую однако пору дня, но преимущественно рано утром и поздно
вечером, если думаешь, что солнце, давая огромные размеры нашей тени,
доставляет этим самым чувству достаточное основание для заключения,
будто, если велико покрываемое тенью пространство, то велик и предмет,
бросающий тень. На Лемносе, я хорошо знаю, ни ты, ни я не бывали, однако
мы не раз слыхали преизвестный ямб: "Афон покрывает спину Лемносской
коровы"; ибо тень сей горы, как кажется, ложится на некую медную
телицу, простираясь по морю не менее, менее чем на 700 стадий в длину.
Но, я полагаю, это не означает, что отбрасывающее тень тело имеет семьсот
стадий в высоту, ибо тень во много раз превышает размер отбрасывающих
ее тел из-за удаленности светящего тела. В этом смысле обрати внимание,
что когда луна бывает полною и вследствие глубины тени представляет
наиболее отчетливый вид лица, солнце находится от нее на наибольшем
расстоянии; ибо именно удаленность светящего тела дает тени большой
размер, а не высота лунных неровностей. Кроме того: даже [на земле]
солнечный блеск не дозволяет днем рассмотреть вершины гор, тогда как
углубления, впадины и тенистые места бывают видны издалека. Поэтому
вполне естественно, если и на луне нельзя отчетливо разглядеть местность,
отражающую солнечные лучи и освещенную, теневые места, лежащие рядом
с ярко освещенными, доступны зрению по причине контраста.
23. Однако, вот что", - сказал я, - "кажется более сильным
возражением против обыкновенно принимаемого отражения от луны: люди,
стоящие в отраженных лучах, видят не только освещаемый предмет, но и
тот, что освещает. Например, когда при отражении света от воды на стену,
глаз помещается в этом самом, освещенном отражением, месте, то он видит
три предмета: отраженный свет, производящую отражение воду и самое солнце,
чей падающий на воду свет отражается. Так как относительно этого явления
разногласия нет, и оно очевидно, то наши противники [стоики] требуют
от тех, кто утверждает, что земля освещается отраженным от луны солнечным
светом, чтобы им ночью указали видимое на луне солнце, как оно днем
бывает видимо в воде, когда от нее происходит отражение. А так как этого
не видно, то они и думают, что освещение происходит каким-нибудь иным
способом, но не отражением; и что ежели отражения нет, то луна не земля".
"Тогда что", - спросил Аполлонид, - "можно сказать против
них? У них, по-видимому, представление об отражении общее с нами".
"Конечно", - отвечал я, - "в некотором смысле общее,
но в другом и не общее. Во-первых, обрати внимание на их представление
об отраженном изображении: как превратно, будто "реки текущие вверх"
они понимают его. Ведь на земле вода находится "на земле и внизу";
луна - "над землею и вверху"; поэтому отраженные лучи образуют
углы противоположные друг другу: один вверху, обращенный вершиною к
луне, другой внизу - вершиною к земле. Итак, они не должны требовать,
чтобы всякое отраженное изображение было зеркально точно и чтобы при
всяком расстоянии отражение было сходно: иначе они воюют против очевидного
факта. С другой стороны, утверждающие, что луна не есть тело тонкое
и гладкое, подобно воде, но тяжелое и землеобразное, непонятно отчего
требуют, чтобы глаз видел на ней изображение солнца. Ведь и молоко не
дает таких зеркальных изображений и не отражает лучей зрения вследствие
неровности и шероховатости частиц. Как же возможно луне давать от себя
отражения, подобно более гладким отражающим поверхностям? Хотя, конечно,
и эти последние, если в той точке, где должно происходить отражение
луча зрения, оказывается какая трещина, пятно, или неровность, становятся
слепы и, хотя сами бывают видны, но отражения не дают. Кто утверждает,
что луна должна или отражать также лучи нашего зрения от себя к солнцу,
или не отражать уже солнца от себя к нам, тот наивен, требуя, чтобы
глаз был солнцем, зрение - светом, а человек - небом. Поскольку свет
солнца из-за своей силы и яркости ударяется, достигая луны, отражение
достигает нас; но луч зрения, слабый, разреженный и гораздо более тонкий,
что странного, если и отталкивающего удара не производит, а отскакивая
не сохраняет непрерывности, но делится и теряет силу, не имея достаточно
света, чтобы не дробиться о неровности и шероховатости [луны]? Отражение
[зрения] от воды и других отражающих поверхностей, может отскочить к
солнцу, ибо сохраняет свою силу из-за близости к своему источнику [то
есть, глазу]. Это возможно. Но от луны если и бывают какие отталкивания,
то они должны быть слабы, ненапряженны, и вследствие отдаленности теряют
силу прежде, чем доходят к нам. Более того, если вогнутые зеркала дают
отраженный свет более сильный, нежели первоначально упавший на них,
так что часто отбрасывают пламя; то выпуклые и шарообразные дают отражение
слабое и неяркое, потому что не со всех сторон оказывают отпор лучам.
Замечается например, что когда появятся две радуги оттого, что одно
облако охватывается другим, то радуга объемлющая представляет цвета
более тусклые и неяркие; ибо внешнее облако, отстоя от глаза далее,
дает отражение недостаточно напряженное и сильное. Впрочем, к чему же
излагать дальнейшие доказательства? Ведь если отраженный от луны солнечный
свет теряет весь свой жар, а от всей его яркости до нас доходит лишь
слабый и бездейственный остаток, возможно ли, чтобы от зрительного луча,
когда он совершает "двойной пробег", некая часть остатка достигала
от луны до солнца? Я по крайней мере так не думаю. Примите во внимание
еще и то", - прибавил я, - "что, если бы наше зрение испытывало
такое же действие от луны, как от воды, то полный лунный диск должен
бы был представлять изображения и земли, и растений, и людей, и звезд,
как их представляют прочие отражающие поверхности; но если луч зрения
вследствие ли своей слабости, или неровности лунной поверхности не отражается
в их сторону, то нельзя требовать, чтобы он отражался в сторону солнца.
24. "Итак мы", - сказал я, - "со своей стороны сообщили
из того рассказа то, что сохранила память. Пора пригласить Суллу, или
скорее потребовать от него изложения - условие, на котором он был допущен
слушателем. Так что, прекратив, если вы согласны, прогулку [per…paton]
и усевшись на ступенях, составим ему аудиторию из сидящих слушателей".
Предложение было принято, и, когда мы уселись, Феон сказал: "Хотя
я и сам, Ламприй, не менее каждого из вас желаю слышать предстоящее
сообщение, но наперед выслушал бы с большим удовольствием о тех, кто,
по рассказам, живет на луне; и не о том, живет ли кто там, но возможно
ли там жить. Ибо если это невозможно, то луне нет смысла быть землею.
Тогда можно подумать, что она возникла без пользы и напрасно, ни плодов
не принося, ни доставляя каким-либо людям пристанища, рождения, ни средств
к жизни - целей, ради коих возникла, мы утверждаем по Платону, и эта
"наша кормилица, верная охранительница и создательница дня и ночи".
Ты видишь, как много говорится об этом и в шутку, и серьезно: у тех-де,
которые живут под луной, луна висит над головами, как Танталов камень,
и наоборот, на ней живущие, как иксионы, стремительно кружатся, и быстрое
вращение препятствует их падению с нее. Притом у луны движение не одно:
она, как ее где-то называют, "трехдорожная": движется по зодиаку
вспять сразу в длину, ширину и глубину. Первое движение математики называют
круговым, второе - геликодальным [lkj], третье, не знаю почему, неравномерным
[jhgfa], хотя и видят, что у нее вообще нет движения, которое было-бы
равномерным и подчиненным периодическим возвращениям. Итак, если бы
какой-нибудь лев был сброшен стремительным вращением на Пелопоннес,
в этом не было бы ничего удивительного. Удивительнее то, что мы не видим
постоянно паденье бесчисленных "людей и жизней отринутых",
как бы низвергнутых вниз головой и перекувыркнутых. Смешно было бы говорить
о жизни там людей, если там нельзя ни родиться, ни проживать. Ведь если
египтяне и троглодиты, у которых солнце стоит в зените одно мгновенье
одного дня во время солнцестояния, а затем уходит, едва не бывают сожжены
сухостью окружающего воздуха, то мыслимо ли, чтобы обитатели луны выдерживали,
когда двенадцать раз в году бывает лето, так как солнце стоит над ними
отвесно каждый месяц во время полнолуния? Существования ветров, облаков
и дождей, без коих не бывает ни произрастания растений, ни сохранения
уже выросших, там предположить нельзя вследствие жары и разреженности
окружающего воздуха; ибо и здесь [на земле] верхние части гор не допускают
свирепых встречных бурь: но воздух, [будучи уже разреженным] и имея
колебание вследствие легкости, не способен к такому сгущению и оплотнению.
Разве только мы, клянусь небом, станем утверждать, что как Афина давала
Ахиллесу, не принимавшему пищи, по капле нектару и амвросии, так и луна,
которая называется и действительно есть Афина, питает лунных обитателей,
доставляя им ежедневно амвросию, которой по мнению древнего Ферекида
питаются и боги. Ибо даже индийский корень - который по Мегасфену люди
не имеющие ртов, не принимающие ни пищи, ни питья, зажигают и курят,
насыщаясь его запахом - откуда может расти там, когда на луне не бывает
дождя?"
25. Когда Феон кончил, я сказал: "Замечательно, своей шутливой
речью ты наилучшим образом разгладил [нахмуренные] брови у всех нас,
а потому и у нас появляется смелость держать ответную речь в ожидании
не резкой и не суровой критики. Ведь на деле, нет особой разницы между
людьми твердо верящими в подобные вещи, и теми кого это сильно раздражает,
кто совершенно в это не верит и не желает спокойно разобрать, что здесь
возможно и что вероятно. Так, во-первых, нет необходимости заключать,
что луна возникла без пользы и цели, если на ней не обитают люди. Ведь
мы видим, что и эта вот земля не вся плодородна и обитаема, но лишь
малая ее часть как бы на каких-то вершинах и полуостровах, выступающих
из глубины, способна производить животных и растения; из прочих же частей
одни пустынны и бесплодны вследствие холодных зим и засух, а большинство
погружены в великое море. Но ты, поскольку всегда почитаешь и восхищаешься
Аристархом, не слушаешь Кратета, который читает:
...Океан, давший начало всем
людям и богам, покрывает большую часть земли.
Однако эти части возникли не напрасно. Море посылает смягчающие испарения;
среди лета постепенно тающие снега распространяют и разливают из необитаемой,
мерзлой страны самые душистые ветры, а посредине поставлена, согласно
Платону, "ревностная охранительница и устроительница дня и ночи".
Так и луне ничто не препятствует быть лишенною животных и пустынною,
но в то же время давать отражение разливающемуся около нее свету и место
соединению и смешению в ней звездных лучей, благодаря чему она перерабатывает
земные испарения и вместе с тем умеряет слишком иссушающий жар солнца.
Отдавая определенную дань древнему преданию, мы скажем, что луна признается
за Артемиду, как девственница и бездетная, но с другой стороны и как
защитница, приносящая пользу [женщинам]. Во-вторых, из сказанного тобою,
милый Феон, ничто не свидетельствует о невозможности жизни на луне.
Вращение ее, отличаясь значительной медлительностью и спокойствием,
смягчает и равномерно распределяет сосредоточивающийся около нее воздух
и тамошним обитателям нисколько не грозит опасность быть сброшенными
и низвергнутыми. А отсутствие простоты, само это разнообразие и изменчивость
ее движения не есть следствие отклонений или возмущений. Напротив, астрономы
показывают в этих явлениях дивный порядок и поступательное движение.
Они направляют луну по неким кругам, обращающимся около других кругов:
одни полагают, что она сама покоится, другие считают, что она плавно
и равномерно пятится, всегда с постоянной скоростью. Ведь положение
этих кругов и их вращений, их положение друг к другу и к нам с величайшей
точностью объясняют видимые изменения ее движения: высокое и низкое
[стояние], равно как отклонения по широте вместе с обращениями по долготе.
Сильного пекла и постоянного жара солнца ты перестал бы бояться, если
бы во-первых противопоставил двенадцати летним полнолуниям соединения
и допустил, что непрерывность изменений обуславливает умеренность избытков
[тепла и холода], поскольку те продолжаются короткое время, что устраняет
обе крайности. А в промежутке, как можно предполагать, у них стоит пора,
весьма подходящая весенней. Кроме того, к нам солнце через густой, сдавливающий
воздух посылает жар, усиливаемый испарениями; там же воздух, тонкий
и прозрачный, рассеивает и разливает свет, не требующий никакого производящего
и поддерживающего вещества. Здесь лес и плоды питаются дождями, но в
других местах, как например, у вас, выше Фив и Сиены, земля напояется
не дождевой, а почвенной водой; пользуясь ветрами, росами и благодаря
хорошему качеству и благорастворению, она не допустила бы сравнения,
полагаю, по плодородию с обильно орошаемой [дождем] почвой. У нас те
же породы растений, хотя и сильно страдают от зимних холодов, однако
плоды приносят обильные и хорошего качества, а в Ливии и у вас в Египте
они бывают очень зябки и чувствительны к зимнему холоду. В Гедросии
и стране троглодитов, в той их части, которая спускается к морю, земля
вследствие сухости совсем бесплодна и лишена деревьев; но в прилежащем
к ним, омывающем их море встречаются растения удивительных размеров,
развивающиеся в глубине: из них одни называются маслинами, другие -
лаврами, третьи - волосами Исиды. А так называемые анакампсероты, будучи
даже вырыты из земли и подвешены, не только живут сколь угодно угодно,
но даже пускают отростки. Некоторые растения сеются к зиме, а некоторые
- в разгар лета, например, кунжут и просо; а тимьян или василек, если
их посеять в хорошую, жирную почву и увлажнять поливкой, утрачивают
природные свойства и теряют силу, напротив сухость любят, и свойственное
им действие от нее увеличивается. А некоторые растения, как утверждают,
подобно весьма многим аравийским, не выносят даже росы и от поливки
хиреют и гибнут. Тогда что удивительного, если на луне произрастают
корнеплоды, семена и деревья, совсем не нуждающиеся ни в дождях, ни
в снегах, но легко живущие при летнем, тонком воздухе? Почему нельзя
предположить, что там поднимаются согреваемые луной ветры, и ее колебанию
при вращении постоянно сопутствуют струи воздуха, тонкие влаги и росы,
которые, окружая ее и по ней распространяясь, достаточны для произрастания;
сама же она по свойству состава есть тело не огненное и сухое, но мягкое
и влажное? Ведь на нас она не производит никакого иссушающего действия,
а наоборот оказывает много влияний влажности и женственности, например,
в ее влиянии на рост растений, на разложение мяса, на изменение свойства
и утрату крепости вин, на разрыхление дерева, на благополучие родов
у женщин. Я опасаюсь вновь раздражить и взволновать успокоившегося Фарнака,
присоединяя сюда, как говорят [его единомышленники] стоики, приливы
океана, поднятие воды в проливах, разливающихся и переполняемых вследствие
увеличения влаги луною. Поэтому я лучше обращусь к тебе, милый Феон.
Ты ведь, объясняя нам слова Алкмана: "Роса, дочь Зевса и божественной
Луны, питает...", говоришь, что поэт в этом месте "Зевсом"
называет воздух и утверждает, что увлажненный луной, он обращается в
росу. Скорее всего, мой друг, луна имеет естественные свойства, противоположные
солнцу: она смягчает и увлажняет то, что солнце делает твердым и иссушает;
она насыщает влагою и охлаждает даже притекающую к ней от солнца и смешивающуюся
с нею теплоту. Вот почему мнение тех, кто считает луну огненною и раскаленною,
ошибочно; да и те, кто для возникновения, питания и жизни тамошних существ
требует присутствия тех же условий, что и здесь, ослеплены, надо полагать,
разнообразием явлений природы, в которых между живым существом можно
найти более резкие и многочисленные различия и несходства, чем между
живыми и неодушевленными. Допустим, пожалуй, что нет питающихмя запахом
людей, лишенных ртов, которые по мнению М[егасфена] на самом деле [существуют];
однако на вещество, утоляющее голод, свойство которого он пытался нам
объяснить, намекнул Гесиод, сказав, "на великую пользу идут асфодели
и мальва", и Эпименид вполне разъяснил, доказав, что природа совершенно
малым количеством питательного вещества восстанавливает и поддерживает
живое существо, если оно принимает его в размере даже маслины, не нуждаясь
более ни в какой пище. Обитатели луны, если таковые существуют, вероятно,
телосложения не тучного и способны питаться чем приходится; ибо и сама
луна, подобно солнцу, - в несколько раз большему живому огненному существу,
- питается, как утверждают, земною влагой, как и прочие бесчисленные
звезды. Поэтому предполагают, что верхнее пространство производит живые
существа тонкой организации и с ограниченными животными потребностями.
Но мы не знаем ни этих существ, ни того, подходят ли для них иные места,
природа и климат. Итак, подобно тому, как если бы мы, не имея возможности
приблизиться и прикоснуться к морю, лишь издали видя его и зная, что
вода в нем горька, не пригодна для питья и солона, услышали от кого
нибудь, будто оно содержит в глубине множество больших и разнообразных
животных и наполнено зверями, которые пользуются водою, как мы воздухом,
то нам казалось бы, что он рассказывает басни и небылицы; так мы, по-видимому,
относимся к луне, не веря, что там обитают какие-нибудь люди. А тамошние
обитатели с гораздо большим удивлением смотрят на землю, видя в ней
отстой и подонки [„lЪn] вселенной, что мутно просвечивает сквозь влагу,
туманы и облака, как неосвещенное, низинное и неподвижное место, они
дивятся, как это земля производит и питает живые существа, одаренные
движением, дыханием и теплотою. И если бы им довелось услышать где-нибудь
гомеровские строки о [жилищах Аида] "мрачных, ужасных, которых
трепещут и самые боги" и о [Тартаре, который] "настолько же
ниже Аида, насколько Земля ниже Неба", то они без сомнения стали
бы утверждать, что это просто описание сего места, а Аид и Тартар определены
сюда, тогда как одна только луна есть земля, находящаяся на одинаковом
расстоянии от этих верхних и от тех нижних пространств".
26. Я еще говорил, когда Сулла, прервав меня, сказал: "Стой, Ламприй,
и затвори дверь твоему слову, чтобы, так сказать, невзначай не свести
миф на землю и не перепутать ход моей драмы, у которой другое место
действия и другое построение. Сам я всего лишь рассказчик, но сначала
скажу, что ее автор начал для нас - если нет возражений - по Гомеру:
"остров некий, Огигия, лежит далеко в море", - в пяти днях
от Британии, если плыть на запад; а три другие острова, находящиеся
от нее и друг от друга на равном расстоянии, лежат дальше, приблизительно
в сторону летнего заката солнца. На одном из них, по рассказам местных
жителей, Зевс заточил Кроноса, а рядом поставил древнейшего [зgЪgion]
Бриарея, который несет стражу, охраняя те острова и море, именуемое
морем Кроноса. Великий материк, кольцом окружающий великое море недалеко
отстоит от прочих островов, а от Огигии на пять тысяч стадий; и плыть
по нему надо на веслах, ибо оно проходится медленно и наполнено илом
от множества течений, а течения эти высылаются большою землей; от них
образуются наносы, и от этого море стало густым и землистым. Отсюда
и вышло мнение, будто оно замерзшее. Побережье материка - вокруг залива
не меньшего Меотиды, устье которого лежит приблизительно на линии устья
Каспийского моря, населяют эллины; они называются и считают себя обитателями
материка, а жителей сей земли - островитянами, так как ее кругом омывает
море. Они думают, что люди, прибывшие с Гераклом и там им оставленные,
смешались впоследствии с людьми Кроноса и как бы вновь воспламенили
опять вошедшее в силу и распространившееся эллинство, уже угасшее там
и одолеваемое варварским языком, законами и обычаями. Поэтому двум они
оказывают почести - сначала Гераклу, а затем - Кроносу. Итак, когда
звезда Кроноса, которую мы называем "Сияющей", а они "Ночным
Стражем", раз в тридцать лет вступает в знак Тельца, они, - приготовив
за долгое время все, что требуется для жертвоприношения и морского путешествия,
высылают на соответствующем количестве судов избранных по жребию лиц
с многочисленной прислугой и припасами, необходимыми для тех, кому нужно
плыть на веслах по столь обширному морю и высадившись проживать долгое
время на чужбине. После отплытия им, как и следовало ожидать, выпадает
разнообразная судьба. Благополучно переплывшие море сначала достигают
далее лежащих островов, населенных эллинами, и в течение тридцати дней
видят солнце скрывающимся из виду менее, чем на один час; это и есть
ночь, хотя едва темно и с запада брезжит рассвет. Проводя там девяносто
дней среди изъявлений почета и дружбы, считаясь и называясь священными,
путники отбывают дальше с наступлением поры ветров. Там впрочем не живет
никто, кроме их самих и тех, что были высланы прежде них. Ибо отплывать
домой разрешается отслужившим божеству тридцать лет. Однако, большинство
из них обыкновенно предпочитают поселяться там, одни по привычке, другие
потому, что у них там всего в изобилии без труда и хлопот, а они постоянно
проводят время за жертвоприношениями, или за какими-нибудь рассуждениями
и философией. Ведь природа острова и мягкость окружающего воздуха удивительны.
Некоторых, задумавших отплыть, задерживает божество, являющееся им,
как людям знакомым и близким, не только в сновидениях и знамениях -
многие наяву встречают видения и слышат голоса демонов [daimТnwn]. Сам
Кронос спит, заточенный в глубокой пещере из златовидного камня, ибо
Зевс вместо оков послал ему сон. Птицы, перелетающие через вершину скалы,
приносят ему амвросию и остров весь наполнен благоуханием, распространяющимся
от камня, как бы от источника. Упомянутые демоны окружают Кроноса и
служат ему, став его помощниками еще когда он царствовал над богами
и людьми. Обладая даром провидения, они многое сообщают и от себя, но
наиболее важное и о наиболее важном они возвещают, как о сновидениях
Кроноса. Ибо все, что только замысливает Зевс, является Кроносу в сновидении.
Титанические страсти и движения души делают его напряженным, но сон
опять восстанавливает его покой и царственное и божественное становится
само по себе чистым и невозмущенным. Так, занесенный туда чужестранец
рассказал, что служа божеству, он приобрел на досуге столь большие познания
в астрономии [ўstrolog…aj], до каких только может дойти человек, занимающийся
геометрией; из прочих же областей философии он, сколь возможно, занимался
естествознанием [fusikщ]. Влекомый сильным желанием осмотреть Великий
остров - ибо так, как уже сказано, тамошние жители называют землю, на
которой обитаем мы, - он, когда истекли тридцать лет и прибыли из отечества
преемники, простился с друзьями и отплыл, имея большой запас путевых
средств в виде золотых сосудов и небольшое количество остального. Так
вот, рассказывать о том, что он испытал и чрез сколько прошел народов,
знакомясь со священными письменами, посвящаемый во все таинства, - как
он рассказывал это нам, весьма обстоятельно упоминая о каждом событии,
- дело не одного дня. Но вы выслушайте то, что относится к настоящей
беседе. Долгое время он провел в Карфагене, так как у нас [Кронос] весьма
[почитается], и нашел некие священные пергаменты, тайно вынесенные,
когда погибал прежний город, и долгое время сокровенно лежавшие в земле.
Он сказал, что из видимых богов должно особенно чтить Луну - и меня
убеждал делать это - поскольку она владычествует над жизнью и смертью,
и граничит с лугами Аида.
27. Когда же я выразил удивление этому и пожелал получить более определенные
сведения, чужестранец сказал: "Много, Сулла, у эллинов говорится
о богах, но не все правильно. Так, например, хотя они дают правильные
имена Деметре и Коре, они неправильно думают, будто оба эти божества
пребывают совокупно в одном и том же месте. Ибо Деметра находится на
земле и правит земными делами, а Кора помещается на луне и властвует
над делами луны. Она именуется и Корой, и Персефоной. "Персефоной",
как светоносная, "Корой" потому, что мы обозначаем этим словом
зрачок глаза, отражающий лицо смотрящего, подобно тому как на луне отражается
свет солнца. В рассказах о странствованиях и взаимных поисках этих богинь
в виде загадки содержится истина; ведь будучи разлучены, они стремятся
друг к другу и часто соединяются в тени. И не ложь, что Кора бывает
то в небе и на свету, то во мраке и ночи; ошибка только в исчислении
времени. Не по шесть месяцев, а раз в шесть месяцев мы видим, что земля,
как мать, объемлет ее тенью, и лишь изредка это случается с ней раз
в пять месяцев, так как ей нельзя оставить Аид, которому она служит
пределом, - на что прикровенно, но недурно намекнул и Гомер, сказав:
"в Елисейские поля и пределы земли". Там, где прекращает распространяться
тень земли, он положил конец и предел земли. В эти поля не восходит
никто злой и неочищенный; а добрые, перенесенные туда после кончины,
ведут весьма легкую, хотя не блаженную и не божественную жизнь, пребывая
там до второй смерти".
28. "Что же это за смерть, Сулла"? - "Не спрашивай меня
об этом, ибо я намерен рассказать это сам. Большинство людей верно полагают,
что человек существо сложное; но неверно считают, что он составлен только
из двух частей. Так, думают, будто ум есть как бы часть души, впадая
в ошибку ничуть не меньшую, нежели те, которым душа представляется частью
тела. Ибо насколько душа выше тела, настолько ум превосходнее и божественнее
души. Смешение души с телом производит неразумное и страстное [начала],
а соединение души с умом производит разум. Первое есть начало удовольствия
и страдания, второе - добродетели и порока. При соединении этих трех
частей земля дала бытие телу, луна - душе, солнце дало человеку ум,
подобно тому как оно же дало и луне свет. Что до смерти, которою мы
умираем, то одна делает человека из тройного двойным, вторая - из двойного
единым. Первая происходит на Земле, которая принадлежит Деметре, откуда
вместо "скончаться" [teleutЈw] говорят "посвящать [telљw]
жизнь Деметре", а афиняне в древности называли умерших "деметриными".
Вторая смерть происходит на луне, которая принадлежит Персефоне. Сожитель
первой - Гермес земной и второй - Гермес небесный. Деметра быстро и
насильственно разрешает душу и тело; Персефона медленно и в течение
длительного времени отделяет ум от души, и оттого называется "единородною",
ибо лучшая часть человека рождается единой, когда та ее отделяет. Каждое
из двух отделений происходит согласно природе так: всякой душе, имеющей
ум или лишенной ума, суждено по выходе из тела блуждать в области между
землей и луной, но не одинаковое время. Неправедные и невоздержные души
отбывают наказания за неправды, а праведные должны пребывать некоторое
положенное время в наиболее мягкой части воздуха, которую называют "лугами
Аида", сколько нужно для очищения и отвеяния - как дурного запаха
- связанных с телом скверн. Затем, как бы возвращаемые из изгнания в
отечество, они вкушают такую же радость, как посвящаемые в таинства,
испытывающие страх и смущение, в соединении с надеждой. Ибо многие уже
достигающие луны души та отбрасывает и стряхивает; они видят, как некоторые
души на луне разворачиваются, словно погружаясь обратно в глубину. [Души]
оказавшиеся наверху и прочно размещенные, во-первых, как победители,
расхаживают кругом, украшенные венками из перьев, называемых "перьями
стойкости", потому что они при жизни упорядочили неразумное и страстное
начала души и заставили их вполне слушаться разума. Во-вторых, видом
они подобны лучу, а природой, которая там наверху легка как и здесь
у нас подобны эфиру вокруг луны. От него они приобретают напряженность
[tТnon] и силу, как острые орудия обретают закалку. Ибо то, что дотоле
было в них еще рыхлым и размытым, укрепляется и становится твердым и
прозрачным. Впоследствие они питаются любым испарением, и Гераклит верно
выразился, что "души в Аиде обоняют".
29. Прежде всего они обозревают саму луну: ее величину, красоту и природу,
которая не простая и несмешанная, но есть как бы смесь звездного и земного.
Ибо как земля стала мягкой, смешавшись с ветром и влагой, и как кровь,
вызывает чувственное восприятие в плоти, с которой смешивается, так
говорят, луна, проникнутая во всю толщину эфиром, есть с одной стороны
существо одушевленное и плодоносное, а с другой - отличается соразмерностью
взаимно уравновешивающих друг друга легкости и тяжести. Ибо так и сам
мир, говорят, - поскольку составлен из веществ, несущихся по природе
вверх и тех, что несутся вниз, - совсем непричастен движению в пространстве
[tХpon]. До этого в силу какого-то божественного размышления дошел и
Ксенократ, отправляясь от Платона. Ведь это Платон заявил, что каждая
звезда составлена из земли и огня пропорционально сочетающимся через
посредство [двух] промежуточных природ. Ибо ничто не бывает доступно
ощущению, если не содержит примеси земли и света. Но Ксенократ утверждает,
что звезды и солнце составлены из огня и первичной плотности; луна -
из вторичной плотности и собственного воздуха, земля - из воды и [воздуха],
и третьей плотности. Вообще же ни плотность сама по себе, ни рыхлость
не способны принимать в себя душу. Вот что касается сущности луны. А
что до ее ширины и величины, она не такова, как говорят геометры, но
во много раз больше. Земную тень она вымеряет несколькими своими величинами
не по причине малого размера, но поскольку она более пылко ускоряет
движение, чтобы быстро пройти темное место и вынести души праведных,
которые торопят ее воплями. Ведь, очутившись в тени, они уже не слышат
гармонии небесных сфер. Одновременно, снизу через тень приближаются
сетующие и кричащие души наказуемых. Поэтому очень многие люди держатся
обычая стучать во времена затмений в медные сосуды и производить шум
и гром против этих душ, которых, когда они приближаются к луне, кроме
того отпугивает ее так называемое лицо, представляющееся им страшным
и ужасным. В действительности же это не так. Но подобно тому как и у
нас на земле есть глубокие и обширные заливы, из коих один вдается через
столпы Геракла сюда внутрь, а вне расположены заливы Каспийского и Красного
морей, так и на луне есть углубления и выемки. Наибольшую из них называют
"укрытие Гекаты". Там наказуемые души требуют и получают воздаяние
за то, что они претерпели или совершили, ставши уже демонами. А два
длинных [углубления], называются Вратами, ибо через них души переправляются
то на сторону луны, обращенную к небу, то опять на сторону, обращенную
к земле. Обращеная к небу сторона луны называется "Елисейскими
полями", а обращенная сюда - "противоземной Персефоной".
30. Однако, демоны не вечно пребывают на луне. Они нисходят и сюда для
заведывания оракулами, соприсутствуют и соучаствуют в высочайших таинствах,
являются карателями неправд и блюстителями правды, охранителями в войнах
и светочами в море. Если в этих действиях они действуют несправедливо
- из-за гнева, за неправедное приношение, или из зависти - то несут
наказания: низвергаются снова на землю, заключаемые в человеческие тела.
К тем, лучшим демонам принадлежат по собственному их заявлению те, что
окружают Кроноса, а ранее принадлежали: на Крите - идейские дактилы,
во Фригии корибанты, в Удоре беотийские трофониады и тысячи других в
разных частях обитаемой земли, чьи священные обряды, культы и имена
сохраняются и доселе, но сила которых находится в другом месте, так
как они получили лучшую долю. Этого достигают одни раньше, другие позже,
когда ум отрешится от души; отрешается же он вследствии любви [њrwti]
к образу [ ] на солнце, через который просвечивает желанное, прекрасное
и божественное, к коему стремится всякая природа, одна одним, другая
другим путем. Ведь и луна из любви к солнцу совершает круги и стремиться
соединиться с ним, дабы приобрести от него наиболее производительную
силу. Природа души остается на луне, сохраняя как бы некие следы и сновидения
жизни, и именно это ты должен считать правильным в высказывании: "душа,
как сон вспорхнула и отлетела", ибо она приходит в такое состояние
не сразу и не вслед за разлучением с телом, но лишь впоследствии, когда
отделившись от ума, остается покинутой и одинокой. И Гомер изо всего,
что говорил, под особенным, по-видимому, наитием божества сказал об
Аиде:
после я видел силу Геракла -
призрак [ e‡dwlon], а сам он находится среди бессмертных богов.
Ведь и каждый из нас сам [aЩ toj] не есть ни гнев, ни страх, ни желание,
равно как и не плоть, или влага, но то, чем мы рассуждаем и разумеем;
и душа, получает свой образ [tupoumљnh] от ума и дает образ телу, обнимая
его со всех сторон, отпечатлевая на нем свой вид [e„doj] так, что сколь
бы долго ни оставалась она без того и другого, она сохраняет, однако,
подобие и образ и правильно называется "изображением" [e‡dwlon].
Стихия этих душ, как сказано, есть луна; ведь они разрешаются в нее,
как тела в землю. Это происходит быстро с благоразумными душами, возлюбившими
жизнь досуга, вне деятельности, философскую. Ибо будучи оставлены умом
и не прибегая к страстям ни для чего, они угасают. Напротив из душ честолюбивых,
деятельных, любящих то, что связано с телом, и гневливых одни проводят
время в воспоминаниях о жизни, как бы в сновидениях, как например, душа
Эндимиона. Когда же неустойчивость и несдержанность сталкивают и увлекают
их от луны к другому рождению, то она запрещает им склоняться к земле,
призывает обратно и привораживает. Ибо это дело не малое, неспокойное
и не гармонизующее, когда они без ума, под властью страстного начала
получают тело. К таким душам относились Титии, Тифоны и тот Тифон, что
захватил Дельфы, бесчинством и насилием расстроив прорицалище: они были
покинуты разумом, сбиваемы с толку слепым высокомерием и страстью. Но
даже их со временем луна приняла в себя и призвала к порядку. Затем
когда солнце опять бросит семена ума, то луна, встречая их жизненной
силой, создает новые души, а земля в свою очередь предоставляет им тело.
Ибо земля не дает ничего и лишь возвращает после смерти то, что получила
для рождения. А солнце не получает ничего, но отданный ум забирает назад.
Что до луны, то она и получает, и дает, слагает и разлагает благодаря
той или другой своей силе, из которых та, что слагает, называется Эйлейфеей,
а та, что разлагает - Артемидой. Равно и из трех мойр: Атропос, помещенная
на солнце, дает начало рождению; Клото, носящаяся на луне, соединяет
и связывает; а последняя, Лахесис, относится к Земле, имея наибольшее
значение для участи [tЪchj] человека. Ибо бездушное само беcсильно и
претерпевает от других, а ум бесстрастен влияниям и самодержавен; несмешанное
и среднее есть душа, как и луна, созданная божеством чрез смешение и
соединение высшего и низшего, состоящая к солнцу в таком отношении,
в каком к ней самой находится земля. Вот что", - заключил Сулла,
- "слышал я из рассказа чужестранца, а ему сообщили это, по его
словам, спальники и служители Кроноса. А ты и твои товарищи, Ламприй,
можете принять этот рассказ, как вы рассудите".
|
