Исследования - комментарии - ссылки

И. И. Евлампиев

Платоновская и антиплатоновская тенденция
в русской философии и ее этическое измерение*

 

     В своем развитии русская философия постоянно обращалась к наследию классической философии. Платоновская философия была тем идейным источником, который играл особенно большую роль практически для всех русских мыслителей. Можно сказать, что она задавала ключевую мировоззренческую парадигму, на основе которой решались самые важные проблемы, характерные для русской философской мысли. Среди этих проблем особенно выделялись две — проблема творчества и проблема свободы и ответственности человека.

     Прежде чем формулировать смысл упомянутой мировоззренческой парадигмы, необходимо заметить, что платонизм воспринимался и использовался русскими философами не в его исходной форме, заданной диалогами самого Платона, а в той интерпретации, которую ему придали средние века. В рамках христианского (августиновского) платонизма наш земной мир изображался как «испорченная» (грехопадением) копия вечного и совершенного божественного мира. При этом творчество человека понималось как воспроизведение и повторение в материи божественных прообразов всех вещей и явлений, т. е. с метафизической точки зрения оказывалось «иллюзией» подлинного творения (создания абсолютно нового в бытии). Точно так же и свобода человека в этой парадигме теряла свою метафизическую фундаментальность. Ход истории и все события земной жизни определяются Богом, и человек почти ни за что не отвечает в этой жизни.

     Этой парадигме противостояла противоположная, и именно ее подспудное развитие на протяжении XIX — начала XX века определило подлинную оригинальность русской философии. Эту парадигму, противостоящую христианскому платонизму, можно назвать гностической, поскольку ее истоки восходят к античному гностицизму. Здесь акт творения мира Богом описывается как своеобразная «неудача» Бога; сотворенный мир оказывается в существенной степени самостоятельным и независимым от своего творца, и его судьба в зависит от деятельности человека, который становится единственным носителем подлинного замысла творения и полностью ответственным за реализацию этого замысла. Творчество человека в этой парадигме становится в своей метафизической сущности эквивалентным акту творения, совершаемому Богом; свободу человека в акте творчества не способен ограничить никто, даже Бог.

     Впервые столкновение этих двух противоположных тенденций — платоновской и антиплатоновской (гностической) — проявилось в творчестве Вл. Соловьева. С одной стороны, Соловьев утверждает, что человек в одном из измерений своего бытия уже причастен божественному совершенству, миру вечности, и, значит, его деятельность в мире и его земная, несовершенная жизнь не играют существенной роли по сравнению с этим его «вечным» измерением. Но, с другой стороны, мы находим у Соловьева противоположную тенденцию; он полагает, что деятельность земного человека в земном мире — это решающий фактор для достижения высшего совершенства, и в соловьевской идее Богочеловечества главным оказывается признание постепенно достигаемой в перспективе исторического развития божественности человека.

     Наиболее ясно и в наиболее радикальной форме обе парадигмы были сформулированы философами начала XX века. Платоновская парадигма была доведена почти до гротеска П. Флоренским (а также близким к нему С. Булгаковым), а гностическая стала основой философии Н. Бердяева. Флоренский в своем творчестве до такой степени радикализирует христианский платонизм, что весь земной мир превращается в некую полуиллюзорную и совершенно несамостоятельную реальность на фоне «священного» бытия Бога. Человек в своей собственной сущности предстает как своего рода «пустое место», единственный смысл его бытия состоит в необходимости его «заполнения» извне подлинным (божественным) содержанием. Флоренский наглядно демонстрирует антикультурный характер той традиции русского церковного православия (господствовавшей в нем с XVII века), которая напрямую связана с парадигмой христианского платонизма. «Дискредитируя» метафизический смысл идеи творчества и идеи человеческой свободы, он отрицает всю европейскую культуру от Возрождения до наших дней и, по сути, предлагает заменить культуру культом, т. е. вернуться к первобытному, архаическому состоянию культуры.

     В творчестве Бердяева мы находим наиболее ясное проведение противоположной, гностической парадигмы. Здесь и Бог, и божественное бытие теряют свое самостоятельное значение и превращаются в условные обозначения для «темной», «бездонной» глубины человеческого духа. Только свобода человека и его творческая энергия, не знающая никаких границ и запретов, признаются Бердяевым в качестве подлинного Абсолюта; идея становления почти полностью вытесняет идею бытия. Хотя концепция Бердяева в философском смысле является гораздо более последовательной и проработанной, чем концепция Флоренского, она также страдает чрезмерным радикализмом и вряд ли может быть признана наиболее точным выражением «русского мировоззрения». В истории классической философии наиболее гибкое сочетание платоновской и гностической парадигм, избегающее крайностей той и другой, дал Николай Кузанский. Поэтому совершенно естественным представляется тот факт, что наиболее глубокие и содержательные концепции в истории русской философии создали мыслители, опиравшиеся на наследие Кузанца, — Семен Франк и Лев Карсавин.