Исследования - комментарии - ссылки
Шабуров Н. В.
ХРИСТИАНСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ НЕМЕСИЯ ЭМЕССКОГО
Имя епископа Эмессы
Немесия практически не известно у нас даже среди людей образованных,
интересующихся философией и богословием. Он не упоминается в недавно
изданных по-русски трудах по патристике Г. Флоровского, И. Мейендорфа,
О. Клемана. Лишь А.Ф. Лосев посвятил ему несколько страниц в восьмом
томе своей монументальной "Истории античной эстетики", но
отозвался о нем не очень лестно. А между тем труд Немесия "О природе
человека" представляет собой попытку (и попытку в основном удавшуюся)
создания христианской антропологии, опираясь на лучшее, что было создано
в науке о человеке как античными философами и учеными, так и отцами
Церкви.
Но прежде, чем говорить о Немесии и его трактате, необходимо ответить
на один вопрос, который может возникнуть у читателей: способствуют ли
ясности христианского воззрения на человека Платон, Аристотель, Аммоний
Саккас, Плотин, Гален и другие язычники, которых прилежно изучал Немесии?
Или иначе: поскольку Немесии строил свое учение о человеке на прочном
фундаменте античной науки, может быть, следует рассматривать его в рамках
этой науки, исключив из истории христианской мысли? Мало ли христиан
прославилось в различных науках — не включать же их всех в историю богословия.
Вспомним Тертуллиана: "Что общего у Афин и Иерусалима?"
Первые христиане поставили перед собой грандиозную задачу — обратить
в христианство весь мир. Важность этой задачи определялась тем, что
завещал ее сам Учитель: "идите, научите все народы" (Мф. 28,
19); "идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари."
(Мк. 16, 15). Мир же для христиан первых веков после Рождества Христова
в основном ограничивался Римской империей (и сопредельными странами).
Поэтому прежде всего необходимо было обратить в свою веру население
империи. Задача была трудна чрезвычайно, и трудность эта во многом была
связана с некоторыми существенными особенностями греко-римской культуры.
Эта культура осознавала себя как культура универсальная и самодостаточная,
и ее основополагающие принципы были весьма далеки от истин, проповедовавшихся
христианской Церковью. Кроме того, огромный авторитет имела культурно-интеллектуальная
элита античного общества, и, если бы эта элита оказалась абсолютно не
восприимчивой к христианскому благовестию, христианству суждено было
бы остаться религией маргинальных слоев Римского государства. Первоначально
именно упомянутая элита была наиболее враждебно настроена к христианству,
более того — не понимала, не могла и не желала понять, что, собственно
говоря, проповедуют адепты новой и чужой веры. Вспомним непонимание,
которое встретил апостол Павел у греческих философов (эпикурейцев и
стоиков) в Афинах: "И одни говорили: что хочет сказать этот суеcлов?,
а другие: кажется, он проповедует о чужих божествах... Услышав о воскресении
мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя
в другое время" (Деян. 17; 18, 32).
Христианское учение казалось не только чем-то чуждым и враждебным, но
и неинтересным, не стоящим внимания. В позднюю эпоху (не ранее IV-V
вв.) был составлен псевдоэпиграф — переписка апостола Павла с Сенекой.
Ну, в самом деле, казалось столь естественным, что апостол языков и
величайший римский моралист, чья этика была близка христианской ("Сенека
— часто наш", писал о нем Тертуллиан), должны были обратить внимание
друг на друга. Но реальный Сенека не мог заинтересоваться Павлом: его
интеллектуальный и духовный универсум не соприкасался с миром апостола.
Нам, наследникам двухтысячелетней христианской традиции, трудно вообразить,
что Евангелие могло представляться — нет, не просто враждебным и отталкивающим
(это-то мы, люди конца безбожного XX столетия, понять способны), но
восприниматься как плохо написанный текст, на который не стоит тратить
времени. То ли дело божественный Платон или Цицерон! Но если уж Иероним
и Августин в IV веке должны были преодолевать культурно-стилистический
барьер, чтобы принять Писание (об этом они свидетельствуют сами), что
уж говорить о греческих и римских интеллектуалах I—III веков.
Был лишь один способ христианизировать культурную элиту империи — обратиться
к ней на единственном доступном для нее языке — языке эллинского любомудрия.
Великие богословы III-VIII вв. (от Климента Александрийского до Иоанна
Дамаскина) сумели раскрыть догматы христианства, используя понятийный
аппарат греческой (главным образом, платоновской, аристотелевской или
неоплатонической) философии. Не будет преувеличением утверждать, что
это явилось одной из важнейших причин победы христианства. Разумеется,
на этом многотрудном пути были и издержки: сложно было не поддаться
интеллектуальной мощи Платона, Аристотеля или Плотина и избежать искушения
изложить все содержание нового вероучения в их категориях; тогда забывалось,
что "вера наша — по слову апостола — для эллинов — безумие".
Но в целом метод творческого использования наследия греческих философов
оказался плодотворным, дав высокие образцы христианского умозрения в
творениях Афанасия Александрийского, великих Каппадокийцев, Августина,
Максима Исповедника и других греческих и латинских отцов Церкви.
Однако, до сих пор, когда мы говорили об использовании отцами Церкви
античной философии в формулировке христианской истины, мы имели в виду
богословие (тео-логию). Но какое место в доктринах отцов занимало человекознание
(антропология)? Христианская антропология в своем формировании была
тесно связана с развитием теологии и может быть адекватно понята только
в богословском контексте. Но и система христианского богословия обязательно
включает в себя учение о человеке и вовсе не потому, что богословская
мысль стремится охватить все области знания (это ей как раз противопоказано),
а в силу существеннейших особенностей самого христианства.
Церковь учит, что Иисус Христос как Богочеловек является истинным Богом
и истинным Человеком, воспринявшим всю полноту человеческого естества
(за исключением греховности). Человеческая природа, таким образом, является
одной из двух природ Иисуса Христа (наряду с природой Божественной),
и в этом смысле антропология становится необходимой составной частью
христологии. Следует указать еще, по крайней мере, один аспект христианского
вероучения, обусловивший важность антропологической проблематики для
богословия. Человек — венец творения, созданный Богом по своему образу
и подобию, -отпал от Творца, совершил акт грехопадения, что повело к
повреждению человеческой природы. И вочеловечение Бога, воплощение Слова
свершилось ради спасения падшей человеческой природы. Бог-Сын "ради
нас, людей, и ради нашего спасения сошел с небес и воплотился от Духа
Святого и Марии Девы и стал человеком". (Никео-константинопольский
Символ Веры). Антропология, таким образом, становится частью сотериологии
— христианского учения о спасении.
* * *
Обратимся теперь к Немесию и его книге. К сожалению, нам ничего не известно
о нем, кроме того, что он был епископом Эмесы (ныне — город Хомс в Сирии).
Даже по поводу времени жизни Немесия нет единой точки зрения среди исследователей.
Одни относят написание его труда к рубежу IV—V веков, другие — к середине
V века. Первые исходят из того, что в тексте трактата опровергаются
христологические и антропологические воззрения названных поименно Евномия
и Аполлинария Лаодикийского (IV в.), но не упоминаются вызвавшие ожесточенные
споры творцы противоположных христологических систем V в. Несторий и
Евтихий. Часть из сторонников ранней датировки отождествляет нашего
автора с корреспондентом Григория Назианзина наместником Каппадокии
Немесием (последний, однако, был язычником, во всяком случае, в пору
своей переписки со св. Григорием). Вторые же находят у Немесия термины,
встречающиеся у Феодорита Кирского (ок. 393—ок. 457 гг.), и скрытую
полемику с Евтихием.
Итак, каково же содержание трактата Немесия? Автор прежде всего говорит
о месте человека в космосе, соединяя в единое целое антропологию и космологию.
Центральное положение человека в мире, по Немесию, определяется тем
, что Бог в лице человека сотворил точку, в которой соединяются мир
телесный и мир духовный: "по сотворении умопостигаемого и — затем
— видимого бытия, надлежало произвести и некоторую связь того и другого,
чтобы все бытие было единым, соразмерным в себе самом и не чуждающимся
самого себя. Вот человек и явился живым существом, связующим обе природы.
<...> Итак, поставленный в пределах двух природ — разумной и неразумной,
— человек, коль скоро склоняется на сторону тела и любит больше телесное,
то подражает жизни неразумных (животных) и будет сопричислен к ним,
<...> если же, презревши все телесные удовольствия, он подчинится
разуму, то наследует божественную и для человека предуготованную блаженную
жизнь, и будет — как "небесный..." (Гл. 1). Русскому читателю
хорошо знакомо поэтическое изложение этого учения Г. Р. Державиным:
Частица целой я вселенной,
Поставлен, мнится мне, в почтенной
Средине естества я той,
Где кончил тварей Ты телесных,
Где начал Ты духов небесных
И цепь существ связал всех мной.
Я связь миров повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь — я раб — я червь — я бог!
Поскольку человеческая природа имеет элементы и функции, родственные
и неодушевленному миру, и растениям, и животным, и, наконец, миру духовному,
человека является микрокосмом, воспроизводящим в себе строение макрокосма
(космоса), а из представления о человеке как о венце творения следует
положение о том, что вся тварь создана для человека и служит его пользе.
Здесь Немесий опирается на повествование книги Бытия. Конечно, взгляд
Немесия на место человека в мире не оригинален — он опирается и на Аристотеля,
и на стоиков, и на неоплатоников, и на своих христианских предшественников,
среди которых прежде всего надо упомянуть Григория Нисского, написавшего
трактат "Об устроении человека". Но и в этом, и в других случаях
заслуга Немесия заключается отнюдь не в оригинальности, которую христианские
писатели патристической эпохи и не почитали достоинством, а в очень
четком и толковом изложении традиционных учений, рассмотренных в перспективе
христианского богомыслия.
Следующий предмет рассмотрения Немесия — душа человека. Он отвергает
трихотомический взгляд на строение человека (ум — душа — тело или дух
— душа — тело), предложенный Платоном, воспринятый Плотином, а из христиан
— Аполлинарием Лаодикийским, и принимает дихотомическое деление (душа
и тело). Но что же такое душа? Немесий полемизирует с материалистическими
доктринами о телесности души (Демокрит, Эпикур, стоики; надо иметь в
виду, что подобные представления разделялись и некоторыми христианскими
богословами — например, Тертуллианом) и с представлениями Аристотеля
о душе как об энтелехии тела и останавливается на платоновской концепции,
согласно которой, душа — это бестелесная и, следовательно, бессмертная
субстанция и начало, сохраняющее тело. Обращаясь к проблеме происхождения
души, наш автор не соглашается ни с традиционизмом (идеей наследования
души), потому что в этом случае душа, должна была быть смертной подобно
наследуемому от родителей телу, ни с креационизмом (доктриной о творении
каждой души Богом в момент зачатия); это последнее учение отвергается,
поскольку Бог, согласно книге Бытия, сотворив мир, "почил от всех
дел Своих". Немесий разделяет платоновскую идею о предсуществовании
душ, которая позднее — на V Константинопольском Вселенском соборе (553
г.) — была, отвергнута Церковью. Более того, создается впечатление,
что Немесий признает и метемпсихоз (переселение душ), однако ряд исследователей
полагает, что Немесий лишь приводит эту доктрину в качестве доказательства
веры древних философов в бессмертие души. В целом вопрос об отношении
Немесия к метемпсихозу остается не вполне ясным.
На примере рассмотрения Немесием трудного вопроса о соединении души
и тела видно, каким образом у него как у христианского мыслителя антропология
становится органичной частью богословия. Он не приемлет идей о смешении,
простом соединении или соприкосновении души и тела. Все это годится
для объяснения соединения двух телесных субстанций, но не передает адекватно
взаимоотношения телесного и бестелесного. Не удовлетворяет Немесия и
платоновская концепция тела как одеяния души. Наиболее близки Немесию
мысли по этому поводу Аммония Саккаса — учителя основоположника неоплатонизма
Плотина. Не может быть никакой аналогии между соединением двух тел и
соединением с телом нематериальной (ноэтической) субстанции. Последняя
остается неслитной, невредимой и неизменной. Следовательно, душа соединяется
с телом, но не смешивается с ним. Более того, она может отделяться от
тела — например, во сне или во время созерцания. Душа обитает в теле,
оставаясь с ним неслиянной, подобно тому как солнце пронизывает светом
воздух, так что он становится светоносным, но свет при этом не смешивается
с воздухом. Здесь, правда, нет полного тождества: солнце и воздух материальны,
и луч солнца находится в определенном, ограниченном месте, душа же нематериальна
и объемлет все тело целиком. Следующая аналогия связывает учение о душе
(психо-логию) с христологией. Душа соединяется с телом так же, как Божественный
Логос соединяется с человеческой природой — неслитно и не будучи объят
ею. Аналогия эта, однако, тем более не точна. Душа делит с телом ощущения,
сострадает ему, в то время как Слово Божие, соединяясь с телом и душой,
не претерпевает абсолютно никаких изменений и не поддается их слабостям.
Сообщая им Свою Божественность, Логос становится с ними единым, пребывая
вместе с тем точно таким же, каков он был до Боговоплощения. Это в полной
мере новый, ни к чему не сводимый вид единения, когда Божественная природа
соединяется с человеческой несмешанно, неслитно и непревращенно; соединяется
не в страстях, но только в действиях. Таким образом, способ соединения
души и тела (бестелесного и телесного), несмотря на аналогии, отличается
как от соединения телесных субстанций (солнце и воздух), так и от соединения
нетварного и тварного (Божественный Логос и человеческая природа). Из
этого можно сделать вывод, что и психология, будучи тесно связанной
как с физикой, так и с теологией, является тем не менее, самостоятельной
дисциплиной.
Связывает Немесий учение о душе и с физиологией, и анатомией. Он различает
душу разумную (словесную) и неразумную (бессловесную). Первая ответственна
за размышления, воспоминания и воображение, к ведению же второй относятся
гнев и похоть, питание, размножение и т.п. Поэтому не вызывает удивления
то, что большая часть книги "О природе человека" посвящена
как раз физиологии, анатомии и тому, что сейчас принято называть экспериментальной
психологией. Эти разделы свидетельствуют о внимательном изучении Немесием
трудов Гиппократа и особенно Галена. Вообще епископ Эмесский выказывает
значительную эрудицию, и его познания в биологии и медицине впечатляют,
так же как и тонкий анализ отдельных психических способностей человека.
Особо следует сказать о защите Немесием свободы воли человека. К первой
трети V века проблема соотношения свободной воли и Божественного предопределения
стала предметом острейшей дискуссии в Церкви на Западе. При этом свободу
воли (едва ли не абсолютную) отстаивал Пелагий, чьи взгляды были осуждены
Церковью как еретические, а жесткую концепцию предопределения выдвинул
Августин. Воззрения Немесия ближе к учению Пелагия, хотя полного единства
между ними нет. Ни Пелагий, ни пелагианские споры Немесием не упоминаются.
Это служит аргументом для сторонников ранней датировки труда "О
природе человека" (не позднее начала V в.). Но надо иметь ввиду,
что хотя христианский Восток присоединился к осуждению Пелагия, августиновская
доктрина предопределения, в своем логическом развитии отрицающая свободу
воли, осталась чужда восточному христианству.
Подведем некоторые итоги. Немесия часто упрекали в эклектизме, в якобы
странном для христианского богослова пристрастии к психофизиологии.
Вот типичное суждение, высказанное в 1912 г. профессором Московской
духовной академии П.П. Соколовым: "Немесий был небольшой писатель,
но это был писатель особого типа, не встречающегося более в патристической
литературе. Это был христианский психофизиолог и психолог-систематик.
Церковные писатели не интересовались научной разработкой психологических
проблем самих по себе и касались их постольку, поскольку они стояли
в связи с догматическими и нравственными вопросами христианского вероучения.
Вот почему мы не находим у них ни специального исследования низших психологических
и психофизиологических функций, ни систематического изложения психологии
вообще. Скромная заслуга Немесия в том и состояла, что он до некоторой
степени заполнил пробел в патристической антропологии... Он изложил
результаты своих исследований в виде цельного систематического курса,
расположенного по такому же приблизительно плану, по которому психологические
проблемы изучаются и до сих пор... Каковы бы ни были недостатки сочинения
Немесия, оно все-таки занимает в патристической литературе своей особое
место. Это единственный дошедший до нас от христианской древности систематический
компендиум физиологической психологии, отличающийся от произведений
других христианских антропологов и по своим задачам, и по своему методу,
и по своей форме... Немесий был не столько выдающийся психолог, философ
и богослов, сколько популяризатор античной науки". (Цит. по: Архимандрит
Киприан. Антропология св. Григория Паламы, Париж, 1950, с. 183-184).
Кое-что здесь подмечено верно, но с общим уничижительным тоном Соколова
согласиться невозможно. Немесий — отнюдь не только популяризатор и компилятор
греческих авторов. Его особое место в истории патристической мысли заключается
в том, что он дал общий эскиз христианской науки о человеке, связав
психологию и анатомию человека и с учением о душе, и с местом человека
в мире, и с принадлежностью человека к плану тварного бытия, и с природой
Богочеловека, соединив в одно целое, как уже было сказано, антропологию
(включая психологию, физиологию и анатомию) с космологией, сотериологией
и христологией. Поэтому нет никакого основания отлучать Немесия от философии
и богословия. Что же касается психологии, то стоит привести мнение известного
русского философа и психолога XIX века Н.Я. Грота: "Немесий — историк
и замечательный аналитик: каждое понятие он разбирает до тонкостей...
Если бы Немесий обладал сверх того даром критики (в большей степени)
и классификации, то его сочинения несомненно составило бы эпоху в психологии".
И последнее, last but not least. Следует согласиться с выдающимся русским
богословом XX столетия архимандритом Киприаном (Керном), писавшим: "Немесий,
подобно Клименту, Иустину, Оригену, Синезию и Каппадокийцам, выражает
особое настроение в святоотеческой письменности. Он — гуманист, просвещенный
святитель, он синтезирует эллинскую культуру с христианством и не противопоставляет
поэтому Иерусалим Афинам" (с. 184). В подтверждение этого приведем
слова самого Немесия, представляющие подлинный гимн достоинству человека:
"Итак, кто может достойно оценить благородство этого существа (человека),
соединяющего в себе самом смертное с бессмертным и совмещающего разумное
с неразумным, представляющего своей природой образ всего творения и
потому называемого "малым миром", удостоенного столь великого
промышления (благоволения) Божия, что ради него — все: и настоящее,
и будущее, ради него и Бог соделался человеком, переходящего в нетление
и избегающего смертности? Созданный по образу и подобию Божию, он (человек)
царствует на небе, живет со Христом, есть дитя Божие, обладает всяким
началом и властию. Кто может выразить словами преимущества этого существа?
Оно переплывает моря, пребывает созерцанием на небе, постигает движение,
расстояние и величину звезд, пользуется плодами земли и моря, с пренебрежением
относится к диким зверям и большим рыбам; человек преуспевает во всякой
науке, искусстве и знании, с отсутствующими, по желанию, беседует посредством
письмен, нисколько не затрудняемый телом, предугадывает будущее; над
всеми начальствует, всем владеет, всем пользуется, с ангелами и с Богом
беседует, приказывает твари, повелевает демонами; исследует природу
существующего, усердно пытается постичь существо Божие, делается домом
и храмом Божества; — и всего этого достигает посредством добродетели
и благочестия. Итак, зная какого благородства мы причастим, (зная) что
мы составляем небесное растение, не посрамим нашей природы...".
* * *
Осталось сказать несколько слов о посмертной судьбе труда Немесия. Его
цитировали по имени немногие средневековые авторы (Анастасий Никейский,
Моисей Барцефа), более того, его труд часто приписывали Григорию Нисскому.
Но его, по всей видимости, знал Максим Исповедник, его конспектировал,
не называя, Иоанн Дамаскин в "Точном изложении православной веры",
дважды (в XI и XII вв.) "О природе человека" переводили на
латинский язык, сохранился и средневековый перевод на армянский язык.
Первое печатное издание трактата вышло в 1565 году в Антверпене. Русский
перевод Ф. Владимирского, который воспроизводится в настоящем издании,
вышел в Почаеве в 1904 году. Ф. Владимирскому принадлежит и основательная
монография "Антропология и космология Немезия, епископа Емесского
в их отношении к древней философии и патристической литературе"
(Житомир, 1912). Мы надеемся, что настоящее издание привлечет внимание
читателя к Немесию Эмесскому — незаслуженно забытому церковному писателю,
творцу оригинального антропологического учения.