Сочинения

О тайне башни со звоном

В рождественское утро, в ранний час, примерно в половине
четвертого, в дом пономаря пришли мальчишки-звонари. Мать уже
накрыла на стол и подала кофе с молоком и печенье. Стол стоял
рядом с рождественской елкой, и благоухание ели и свечей
заполнило всю комнату еще со святого вечера. Долгие недели,
если не целый год, радовались мальчики тому, что ожидало их в
этот час в доме пономаря. В чем же таилось очарование этого
часа? Конечно, не в том, что было так вкусно поедать в столь
ранний час, войдя в. комнату из самой зимы, среди ночи. Многие
из мальчишек у себя дома ели лучше. Волшебство таилось в
чудесной странности дома, в необычности часа, в ожидании звона
и самого торжества. Возбуждение овладевало всеми уже в доме,
когда мальчики, насытившись, зажигали в передней фонари --
каждый свой. То были огарки, снятые с алтаря; пономарь собирал
их для такой надобности в ризнице и держал там в особом ящике.
Оттуда и мы сами, дети пономаря, забирали свечи, чтобы ставить
их на "свой" алтарь, у которого, играя в игру серьезную, мы
"читали мессу".
Справившись с фонарями, мальчики -- впереди старший
звонарь -- бодро топали по снегу и затем пропадали в дверях
башни. В колокола, особенно в большие, звонили, находясь в
звоннице. И несказанно волнующим было предварявшее звон
раскачивание колоколов -- тех, что побольше, языки которых были
накрепко перехвачены веревками и отпускались лишь тогда, когда
колокола совсем уже раскачались, -- для этого надо было знать
определенные приемы. Делали так, чтобы каждый колокол, вступая
в свой черед, сразу же звучал полногласно и мощно. И лишь
опытный человек мог определить, "правильно" ли звонят, потому
что и оканчивать звон требовалось точно так же, но лишь в
обратном порядке. Било колокола надо было перехватить, пока
колокол еще звучал во всю свою силу, -- и беда, если неловкий
звонарь давал колоколу "ускользнуть"...
Как только в рождественскую рань отзвучали четыре удара,
отметившие час, вступал самый маленький из колоколов,
именовавшийся трехчасовым, потому что в него всегда били в три
часа пополудни. И это тоже входило в обязанность
мальчиков-звонарей, отчего вечно и прерывались их игры в
дворцовом парке или на "мосту у рынка" перед ратушей. Однако
нередко, особенно летом, звонари переносили свои игры на
звонницу или на самый верхний ярус башни в непосредственную
близость от циферблатов башенных часов, где свили гнезда галки
и черные стрижи. Но тот же трехчасовик оповещал о смерти и
тогда подавал "знак". В таком случае звонил всегда сам
пономарь.
Когда в четыре часа начинался "страшный" звон (нужно было
заставить в страхе вскочить с постели всех, кто заспался), то
следом за трехчасовиком вступал томно-сладкий глас "альвы",
затем "дитяти" (обычно звавший на детское богослужение, на
уроки закона божия и на чтение розария), затем "одиннадцатый",
в который тоже звонили каждодневно, обычно сам пономарь, потому
что мальчики в это время были в школе, потом "двенадцатый",
тоже каждодневно возвещавший полдень, затем колокол, по
которому ударял молот часового механизма, и, наконец,
"большой". Полновесными, тяжелыми, далеко разносившимися
ударами "большого" завершался утренний перезвон в дни больших
праздников. Вскоре после того начинали звонить к службе
ангелов. Точно так звонили и ко всенощной в предпраздничные
дни, и. тогда, как правило, дети пономаря не отсиживались в
стороне, хотя, конечно, они же были и причетниками, а с
возрастом, естественно, становились старшими причетниками. В
число звонарей они не входили, однако, нужно думать, били в
колокола почаще тех, кого особо отбирали для такого занятия.
Кроме названных семи колоколов над самой верхней лестницей
в звонницу висел еще "серебряный колокольчик", от которого к
самому входу в ризницу, во всю высоту башни, свисала тонкая
бечева. Когда совершалось св. таинство Пресуществления,
пономарь при посредстве этого колокольчика подавал знак к
началу и завершению перезвона.
Но вот куда звонарей не приходилось особо приглашать, так
это к "перестуку". Начиная с чистого четверга на Страстной
неделе и до вечера Великой субботы колокола оставались немы, а
тогда на службу и на молитву прихожан созывали "трещотки".
Вращением вала в движение приводился целый ряд деревянных
молотков и молоточков, которые, ударяя по твердому дереву,
производили треск, приличный для скорбных дней Страстной
недели. "Трещали" сразу со всех четырех углов, начиная с
ближайшего к ратуше, так что "трещотки" одна за другой
приводились в движение сменявшими друг друга мальчиками.
В эту пору ощущались уже предвестия грядущей весны, и с
высоты башни, откуда открывался дальний вид, невыразимые,
неясные ожидания плыли навстречу лету.
Таинственный лад, соединявший и сопрягавший в целое
последовательность церковных праздников, вигилий, времен года,
утренних, дневных и вечерних часов каждого дня, так что единый
звон проникал и пронизывал юные сердца, сны и мечты, молитвы и
игры, -- он, этот лад, видимо, и скрывает в себе одну из самых
чарующих, самых целительных и неисповедимых тайн башни со
звоном, -- он скрывает в себе тайну затем, чтобы в непрестанной
смене и с извечной неповторимостью раздаривать ее вплоть до
самого последнего погребального звона, призывающего в укромные
недра Бытия.

1956

Перевод А. Михайлова