|
|
Мейстер
Экхарт
О
гневе души
(отрывок)
<...> Говорит
душа, подобно невесте в Песне Песней: "Вот я обошла вокруг света
и все же не дошла до его конца. Тогда устремилась я к самому средоточию
его, ибо пленило оно меня видом своим!".
Круг, пройденный любящей душой, это честная святая Троица, и все, что
Она сотворила во времени и в вечности. Все это вместе справедливо называется
кругом. Ибо во всех созданиях, особенно в душе, одаренной разумом и
речью, запечатлели божественные Лица Собственный Свой Лик. Так что святая
Троица есть первоисточник всех вещей; и все вещи домогаются вернуться
вновь к своему первоисточнику. Это и есть круг, и пройдет его мысленно
душа, когда прозреет: вот весь этот сотворенный мир в тысячу раз больше
мог бы сотворить Бог, если б Он захотел! А все же не может она дойти
до конца: в самом малом, что Он когда-либо сотворил, и в этом не может
она дойти до конца, ни понять всего величия Его!
Когда она таким образом ревностно пробегает круг в мысли своей и, все
же, не может его смокнуть, тогда устремляется она к средоточию его.
Средоточие это есть творческая сила святой Троицы, благодаря которой
Трое, оставаясь неподвижны в Себе, совершили все дела Свои. В этом средоточии
приобщается душа творческому всемогуществу.
Ибо Троица вместе с тем и мир, так как в ней заложены все создания.
И правда, все Трое-одна и единственная творческая сила. Это-неподвижная
точка, это-единство в Троице. Взятые изнутри в Божестве, творящее и
творение равно неизменны. В этой точке проходит Бог через изменение
без перемены и в ней сливается с единством сущности. Если же и душа,
отдавшись, станет одно с этой неподвижной точкой, тогда вместит она
возможность миротворения!
Но не своими силами, а, как сказано, -- тем, что подобно в ней святой
Троице, -- может душа постичь единство Сущего. Создание святой Троицы
смутило не одного учителя высшей школы, так что они запутались и не
могли достичь цельности. А, между тем, это средоточие равно близко ото
всех концов, как "теперь" близко для всякого места, безразлично,
здесь или в Риме.
"Ибо он ранил меня единым взглядом глаз своих!" Это есть единящая
сила, изливающаяся из этой точки: она отделяет душу от всего созданного
и от всех преходящих вещей; этим взглядом отбрасывает она душу назад
к одной единой точке, с которой она теперь соединена и в которой укреплена
на веки. Но сознательно воспримем мы этот взгляд только тогда, когда
душа лишена всякой определенности до такой степени, что нет в ней больше
устремления ни к добродетели, ни к пороку.
Только о том, что получила она в подобном состоянии, имеет она высшее
познание. Поэтому именно тогда и погружает Он в нее Свой взор, чтоб
и она Его узнала, как узнал ее Он и полюбил раньше, чем она была. Это
должно быть настоятельным увещанием душе изойти из своей самости и из
всех вещей. Кого этот взгляд не ранит, тот никогда не был и не будет
ранен любовью. Об этом говорит Святой Бернард: чей дух ощутил этот взгляд,
тот не может его выразить, а кто его не ощутил, тот не может этому поверить.
Ибо там пущена стрела без гнева, и чувствуют ее без боли. Тогда открывается
чистый ясный источник милосердного врачевания, просвещающий внутренее
око, так что в блаженном созерцании ощущает оно отраду божественного
посещения, когда достаются нам нечаянные духовные блага, о которых никогда
не было слыхано, ни проведано, ни написано ни в одной книге.
Молвит душа: "Господи, Ты Сам говоришь, что сотворил во мне подобие
Свое. Это превосходит человеческое разумение. Ибо ни один мастер не
мудр настолько, чтобы создать образ, который был бы его подобием. Если
же меня Ты так сотворил, и если я, действительно, подобна тебе, т дай
мне узреть Тебя во всемогуществе Творца, в котором Ты сотворил меня,
дабы познала я Тебя в мудрости, в которой ты познал меня, чтобы мне
постичь Тебя как Ты постиг меня! Дай мне милостью Твоей, о Господи,
соединиться с Тобой в божественности Твоей: милость Твоя да будет природой
моей, в ней же станем мы едино, Ты со мной, и я с Тобой!"
Если ты меня верно понял, два смысла заключены в этих словах. Во-первых,
душа знает, что создана из ничего, потому и желает видеть Того, Кто
создал ее. Но ее выражение: "и чтобы мне увидеть Тебя так, как
Ты увидел меня, когда сотворил!", указывает, на то, что ей хорошо
известно, с каким доверием и какою целью Он сотворил ее.
Итак, взирает она на Бога, и все же не может узреть Его; дано ей познавать
Его, но не дано, познавая, проникнуть в глубину Его; постигать Его дано
ей, как постигал ее Он: но никогда не может она, действительно, вместить
Его в себе всецело! Это та ступень, о которой говорит св. Павел: "Тогда
познаем мы Его, как Он нас познал!".
Лишь когда душа лишится собственной сущности, и сущностью ее станет
Бог, увидит, познает, постигнет она Бога Самим Богом. Мы должны, --
так говорит великий мудрец, -- познавать и постигать Бога собственным
Его существом, и так постичь, чтобы это постигал действительно Он. Тогда
душа-равно и познающее, и познаваемое! Но как душа одновременно поймет
и будет понята, этого никто не может понять здесь, во времени, и собственным
умом, ибо для этого он должен быть весь погружен в себя, в чистое созерцание
природы Бога, куда сотворенный ум не проникал никогда.-Ибо говорит душа:
"Тому нужен мой почин, кто никогда не был любим, и сам не любил
никогда".
Вот что под этим разумеется. Когда душа изо всех сил старается подняться
сама над собой, чтоб любя приблизиться к высшему благу, тогда должна
она испытать, что не в состоянии достичь божественного "Нечто",
как бы ни старалась. Тогда опять спускается она и погружается в себя
самое. Таким образом, недосягаемое божественное Нечто остается нелюбимым
ею, как и всем, что не есть это "Нечто". "Тот сам никогда
не любил"-это значит: Он любит только Себя или Свое подобие. Но
так как Он не обладает ни любовью, ни каким-либо другим подобным качеством,
то и любит Он, в сущности, так же мало, как мало любим. Это имел в виду
св. Дионисий, когда говорил: "Он живет в тишине, она же вне всякого
образа".
Говорит же душа, как невеста из Песни Песней: "Через все горные
вершины перешла я, одолела и собственное немощное Я, дошла вплоть до
силы вечного Отца: там не слышно звука, там не видно света, там обоняла
я, где не веяло никаким духом, там вкушала я, где ничего не было, там
осязала я, где не было сопротивления! Тогда стало сердце мое бездонным,
душа моя бесчувственной, дух мой утратил образ и природа моя лишилась
сущности".
Узнайте, что разумеет под этим душа, что через все горные вершины перешла
она. Под этим разумеет она, что вышла за пределы познания разумом, которое
могла она достичь собственными силами и вплоть до темной силы Отца,
где кончаются все различения разума.
Что она там слышит, то "без звука", -- ибо это есть внутреннее
постижение и происходит в изначальном чувствовании. Там "видела
она без света", ибо это "видение" беспредметное, темное
созерцание в "Ничто". И обоняла она там, где не веяло никаким
духом, ибо обоняла она дыхание единства, где ничего не было", ибо
надо всем, что можно воспринять, парит одно и то же темное единство.
"И там осязала я, где не было сопротивления", тут было непомраченное
сотворенным, чистое единообразие сущности, всякой сущности сущность.
"Тогда стало сердце мое бездонным", ибо перед всепокоряющим
сверхчудом меркнет всякая попытка любви; "душа моя бесчувственна",
ибо все ее чувства и способности обессилели; "мой дух утратил образ",
ибо переливается он в форму, которая не имеет ни образа, ни лика, --
в Самого Бога.
"И природа моя утратила сущность свою", ибо собственная ее
сущность настолько исчезает, что не остается ничего, как только одно
единое "Есть". Но это "Есть" держится как единство,
которое есть само бытие, бытие Его и всех.
О нем говорит Дионисий: одное единое есть жизнь всего живущего, бытие
всего сущего, разум всего разумеющего, естество всех естеств, свет всех
светом. И все же не свет, не жизнь, не естество! Первое, говорит Дионисий,
превыше всякого наименования: оно не поддается ни любви, ни разумению,
ни ощущению. Оно выше "сущности", выше "естества".
Оно не свет и не тьма! Поистине, как чуждо это основание всему им основанному!
-- Поэтому и говорит душа: "нет для меня ничего, кроме Бога! И
как нет больше для меня ничего определенного и единичного, так и я никому
не душа".
Этим она хочет сказать, что у Бога нет имени, и все, поддающееся определению
или какому-либо наименованию, для нее не есть Бог. И "ни для кого
я больше не душа", это значит: она теперь настолько отрешена от
всякого определения, равно и от собственного "я", что ничего
больше в себе не содержит, дабы быть чем бы то ни было для кого бы то
ни было. И это истинное состояние, в котором должна быть душа: быть
вне всякой предназначенности.
Правда, в упомянутой книге невеста говорит: "Он-мой, и я-Его!".
Но лучше бы сказала она: "нет Его для меня, и меня нет для Него!"
Ибо там Бог-лишь для Себя Самого, так как Он, ведь, во всем. Потому
и не берет она себе ничего, что все отпало от нее, чем кто-нибудь мог
быть для нее, или чем она могла быть для кого-нибудь. Таким образом,
никто для нее не Бог и она ни для кого не душа.
Поэтому и восклицает дальше невеста: "отойди от меня, возлюбленный
мой, отойди от меня": "все, что поддается изображению, не
считаю я Богом. И, таким образом, бегу я от Бога, Бога ради!"-"Ах,
но где же тогда пребывает душа? -- На крыльях ветра!"
Под этими крыльями ветра надо разуметь сонмы Серафимов, когда они парят,
отдавшись самому чистому Богопознанию. И еще выше того парит душа. Но
дано это будет ей не раньше, чем оставит она позади себя все, что имеет
образ и лик, так оставит, что не найдет их уже в себе и при этом не
будет искать покоя.
Уйти сперва должна она и отрешиться от всякой собственной деятельности.
И, прежде всего, должна она отказаться от всего сотворенного и не знать
больше никакой опоры: тогда она погрузится в чистое "Ничто".
В нем она сокрыта от всяких творений. В это "Ничто" не может
проникнуть Серафим со всем своим познанием; в нем душа превыше Серафима,
превыше всякого познания.
*
"Ничто" не имеет начала; поэтому Бог, чтобы сделать нас Своим
подобием, не мог сделать нас ни из чего лучшего, как из "Ничто".
Ибо, хоть и создала душу творческая сила Бога, в ней, как и в Нем, нет
вещества. Поэтому нет у души более близкого доступа к божественной природе,
как "Ничто", ибо нет ничего, чтобы единило так, как однородность
естества. По этому поводу, Иоанн Златоуст замечает: этого никому не
понять, как он всеми внешними и внутренними чувствами достиг чистого
созерцания божественной природы.-"Ничто", которым мы были
раньше, чем стали самими собою, не нуждалось ни в чем; оно противостояло
всем сотворенным существам. Только божественная сила сильнее всего.
И она привела "Ничто" в движение, когда Бог из "Ничто"
сотворил все вещи. А теперь мы должны стать неподвижней, чем "ничто"!
-- "Как так?"-Ну, слушай!
Бог поставил душу в свободное самоопределение, так что, помимо свободной
воли, не хочет ни в чем ее насиловать или приписывать ей чего-либо,
чего она не волит. Стало быть, то, что она изберет в этом теле свободной
волей, того и должна держаться. Если же хочет она достичь того, чтобы
ни в чем не нуждаться и стать неизменней, чем "Ничто", она
должна, по своей свободной воле, собрать все свои силы, чтоб никакие
вещи не могли ее ввести в заблуждение.
И, таким образом, должна она соединиться с вечным неизменным Богом,
Он же никогда ни одним из творений святой Троицы не был вовлечен в их
страсти. Так всецело должна она погрузиться в этот бездонный колодезь
божественного "Ничто", дабы ничто не могло ее оттуда извлечь;
чтобы не обратилась она снова к вещам, а пребывала бы там. Как Небесный
Отец никогда не колеблется и не удаляется от Своего Богоестества, так
чтобы и душа никогда не колебалась и не удалялась оттуда, поскольку
это возможно для твари.
"Но скажи, дорогой, как могло бы это быть для нее невозможным,
когда она сотворена для этого?"-Вот видишь! это бывает, когда она
обращается к тому, что ниже ее, и позволяет себе этим довольствоваться;
тогда становится ей недостижимо то, что выше ее. И все же у Бога во
всем существе Его нет ничего столь сокровенного, что было бы недостижимо
для души; все благородство ее в том именно, что она может это искать!
Восстань же, благородная душа! Выди вон из себя и иди так далеко, чтоб
не возвратиться совсем, и войди в Бога так далеко, чтоб никогда из него
не выйти, только там пребывай, чтобы никогда вновь не быть тебе в положении,
в котором ты бы имела дело с творениями. И всем, что откроется тебе,
не обременяй себя, и всем, что перед глазами у тебя, не вводись в заблуждение.
И не помешай себе самой каким-либо деланием, которое ты возьмешь на
себя; лишь за чистой природой своей следуй, за "Ничто", которое
ни в чем не нуждается, и не ищи другой обители: Бог, сотворивший тебя
из "Ничто", Он будет, как это ни в чем не нуждающееся "Ничто",
твоей обителью, и в Его неизменности станешь ты неизменней, чем "Ничто".
Не хотят того признать некоторые умные люди и говорят: это не годится.
"Ничто" неизменяемо, как же может душа стать еще более неизменяемой?
Душа есть нечто сотворенное, и подверженная изменению, она меняется
легко. Только "Ничто" неизменяемо". Ну, так слушайте
же! Во всяком случае, душа проходит через изменения, от одной ступени
просветления к другой; но это лишь пока она не достигнет высшей правды,
где все вещи имеют конец. И там подлежит душа изменению! У нее все еще
есть ощущение чего-то другого, чем она сама. Но "Ничто" не
имеет ощущения. Поэтому душа изменчивее, нежели "Ничто". Таково
возражение против нашего положения.
Ну, хорошо, обратимся к указанию, что душа должна стать неизменней,
чем "Ничто". Высшее добро, Бог, ведь, неизменней, чем "Ничто"?
Так и то, что заключает в себе полное подобие высшего неизменного добра,
обладает также высшей степенью, неизменяемостью. Вы могли бы возразить:
"Ничто" и Бог суть одно, раз оба они суть "Ничто".
Нет, это не так! "Ничто" не существует ни для себя, ни для
творений. Бог же, напротив, Сам для себя бытие, и лишь в понятии тварей
Он есть "Ничто". Твари же тем, что существует, утверждают
бытие Божие более, чем свое собственное. Божие бытие есть разум. И это
разумное бытие, или Бог даровал Свое подобие разумной душе, -- так говорит
достойный Дионисий. Если же Бог еще неизменней, чем "Ничто",
и душа внидет в неизменность Того, Кто есть ее бытие, в Бога, станет
и она неизменней, чем "Ничто".
Ах, как свято должен жить человек, которому надлежит достичь этого!
Как должен он умереть для всякой суеты, прежде чем это с ним случится!
Истинно говорит св. Иоанн: "Блаженны мертвые, которые умирают в
Боге!"
Так должен и ты, о человек, отрешиться от всякого попечения и устремления
к "тому" или "другому", в особенности от всякой
чувственности; как Бог чист от всего этого, так и ты, душа стремящаяся,
должна быть чиста, если хочешь понять сокровенность божественной тайны.
Для этого должна ты отрешиться от всех чувств. Об этом так выразился
Дионисий, говоря с одним из своих учеников, Тимофеем, когда был убит
св. Павел и зашла о нем речь: "Ах, сердечный друг, неужто не услышим
мы больше никогда сладкогласного учителя нашего?" Тогда отвечал
ему святой и сказал: "Друг мой Тимофей, мой совет оставить все
телесное и идти к Богу. Этого мы не можем сделать иначе, как со слепыми
глазами и отрешенным чувством". Это не значит, что мы должны иметь
обманчивые чувства, должны мы войти в Его сокровенное единство.
В этом смысле увещевает нас Христос, говоря, что мы должны быть совершенны,
как совершен Отец Его небесный в божественной Своей природе: Бог, --
так говорит Он, -- ближе вам, нежели вы сами себе. А Августин говорит:
душа имеет близкий доступ к божественной природе, где уничтожаются для
нее все вещи. Там станет она из вещей-неведущей, из волящей-безвольной,
из просветленной-темной. Если бы знала она там еще о себе, то чувствовала
бы это как несовершенство; если б знала еще о Боге, то чувствовала бы
это как несовершенство. Непостижимую сущность должна она вобрать в себя,
по ту сторону всякого познания, через благодать, как Отец-через природу
Свою. Сущность же, выявленная в Ликах, должна быть ее предметом лишь
поскольку таковая заключена в Отце. Из себя самой должна она выйти,
крадучись, и так проникнут в чистую сущность, заботясь там так же мало
обо всех вещах, как мало заботилась, когда изошла из Бога. Так всецело
должна она уничтожить свое Я, чтоб не оставалось ничего, кроме Бога,
чтоб светила она еще больше, чем Бог, как солнце светит больше луны,
и стою же всепроникновенностью, как вливается Он во всевечность Божества,
где вечным потоком Бог изливается в Бога. Аминь.
|
Мейстер
Экхарт (1260-1328)